Не повышай на меня голос, птичка

На лице Хаджиева появляется дерзкая ухмылка, прежде чем он набрасывается на мои губы, решительно завладевая ими своими, от вкуса которых по спине проносится волна мурашек. Он действует слишком быстро и дико, сменяя поцелуи на укусы, проникая дерзким языком так глубоко, что напрочь лишает рассудка.

— Значит, я буду трахать тебя, пока ты не начнешь выкрикивать мое имя, — угрожающе рычит мне в рот и кусает за нижнюю губу, за чем следует мой сдавленный всхлип. — Ты поняла? — Хаджиев перемещает руку от шеи на майку, сжимает ее в кулак и дергает вниз, выпуская грудь на свободу.

Резко втягиваю воздух, а в следующее мгновение сосок обжигает его утробный стон, и я ощущаю на твердой горошине влажный шероховатый язык.

Охренеть можно.

Одним щелчком он выбивает из моей головы все протесты и ненужные мысли.

Остается лишь пустота, в которую он может вложить все что захочет.

— Блядь… — его рычание ядом разливается по моим венам, — твое тело… — но он не договаривает, вместо своих слов Марат срывает с моих искусанных губ глухое аханье, вновь касаясь пальцами изнывающего лона, заставляя ощутить собственную влагу. — По-прежнему хочешь послать меня?

Заткнись! Заткнись и трахни меня… Я ненавижу тебя!

Но я ничего не отвечаю. Каждая клеточка во мне звенит, отзывается на его умелые действия, губы горят от жадных поцелуев, а мое тело льнет к нему. Ластится. Просит его везде: на коже и под ней.

Хаджиев как игла проникает в самые уязвимые места. Своей делает. Согласной на все.

Со сладким причмокивание он выпускает мой сосок и толкает в плечо, вновь укладывая на спину. И тут же начинает выжигать на мне клеймо голодными поцелуями. Спускается ниже, нарочно царапая щетиной, заставляя дрожать от желания и предвкушения.

Глубокий стон вырывается изо рта, когда его жадные губы впиваются в чувственные складки, раздвигая их языком.

Играет. Дразнит. С ума сводит.

Проклятье…

Рядом с ним нет золотой середины порочности. Рядом с ним я целенаправленно деградирую в самую развратную бездну.

— Посмотри на меня, — его тяжелый от возбуждения голос поднимает меня с самых глубин, и я едва нахожу в себе силы открыть глаза. Твою мать. И то, что я вижу еще сильнее закручивает меня в карусель порока. Меня трясет от возбуждения. Но я не отвожу своего взгляда. Смотрю, как он легонько покусывает и посасывает клитор, все больше утопая в происходящем извращении.

Подхватив под колени, Хаджиев поднимает их так, что полностью раскрывает меня для себя, делает уязвимой, и мне хочется свести бедра, но через мгновение я забываю обо всем на свете. Его язык проникает в меня, заставляя вскрикнуть и откинуть голову назад с беспомощным стоном.

Я больше ничего не вижу, лишь ощущаю, как он проводит своим диким языком по моим половым губам, вновь и вновь с остервенением погружая его в меня. Трахая, до сорваных вскриков.

Я схожу с ума, захлебываясь в потоке неразборчивых слов и собственных стонов.

Пульсация внутри нарастает и грозит разорвать меня на куски, но я внезапно его рот покидает меня.

Я отчаянно выдыхаю и приподнимаю голову, замечая, как он буквально срывает с себя рубашку, обнажая литые мышцы. Красив, как грех. Ловким движением рук Хаджиев высвобождает свой стоящий колом член и, не дожидаясь моей реакции, хватает меня под ягодицы.

— Я чертовски зол на тебя, Тата, потому что не знаю весь твой послужной список за два гребаных года, — цедит он сквозь зубы, сильнее впиваясь пальцами в мою плоть, когда головка его горячего члена уже упирается прямо в лоно. Черт подери… Я не дышу, замерев на месте, в его грубых руках. Слушая то, что пугает меня. — Но я больше не могу… — речь Хаджиева обрывается, а я вскрикиваю, ощущая, как он входит в меня одним рывком. — Я хочу все вернуть, — сдавленно выдыхает он и обхватывает мой затылок, притягивая меня так близко, что наши губы оказывается в миллиметре друг от друга. — Я не люблю ее.

Прикрываю глаза и с трудом сглатываю, прежде чем прошептать дрожащим голосом.

— Но женишься ты на ней…

С глухим рычанием Марат выходит и, качнув бедрами, вновь заполняет меня собой и сталкивает нас лбами.

— Сейчас я с тобой, а не с ней.

Я лишь трясу головой, чувствуя, как по щеке стекает предательская слеза. Зачем он мне это говорит? Ложь… каждое слово ложь.

— Это ничего не значит, — я поднимаю на него глаза полные слез. — Я ведь твоя игрушка, верно?

Я вижу, как он злится, его челюсти ходуном ходят, но Хаджиев больше ничего не говорит. И забирает эту возможность у меня, впившись в мои губы своими и, не прекращая истязать их, начинает двигаться во мне, растягивая до сладкой боли, которая мне так необходима, потому что во мне что-то ломается, и слезы, что душили меня, вырываются наружу.

Боль неизбежна, от нее невозможно отказаться.

Но Марат делает это за меня, слизывая соленые капли, покрывая лицо бесконтрольными поцелуями, жадно поглаживая мое тело и нашептывая что-то на незнакомом мне языке. Я совершенно не понимаю значения слов, но его приглушенный голос проникает невидимой вибрацией в самые потайные места. Берет в плен. Пробуждает голод.