Не позвать ли нам Дживса?

Овдовев в результате попытки Клифтона Бессемера протаранить на своей машине тяжелый грузовик, вместо того чтобы мирно его объехать, она два года спустя познакомилась в Париже и сочеталась браком с А.Б. Спотсвортом, миллионером – охотником на крупную дичь, и почти сразу же овдовела опять. На этот раз виною было расхождение во взглядах между ним и одним из львов, на которых А.Б. Спотсворт охотился в Кении. Он считал, что лев мертв, а лев считал, что нет. И когда стрелок поставил ногу зверю на горло, позируя перед фотоаппаратом капитана Биггара, знаменитого Белого Охотника, сопровождавшего экспедицию, последовала неприятная шумная ссора, а Белому Охотнику надо было сначала отбросить фотоаппарат, да еще он потратил несколько драгоценных мгновений, пока нашарил ружье, так что его выстрел, меткий, как всегда, грянул слишком поздно, чтобы принести практическую пользу. Ничего другого не оставалось, как подобрать клочья и переписать огромное состояние миллионера-охотника на имя вдовы, присоединив его к тем приблизительно шестнадцати миллионам, которые она ранее унаследовала от Клифтона Бессемера.

Вот кто такая была миссис Спотсворт, женщина с душой и с сорока двумя миллионами долларов в кубышке. А дабы прояснить еще некоторые мелочи, быть может, нуждающиеся в прояснении, заметим, что сейчас она направлялась в Рочестер-Эбби в качестве гостьи девятого графа Рочестера, а в «Гусе и Огурчике» остановилась просто немного отдохнуть и выгулять собачку по кличке Помона. Книгу спиритического содержания она читала потому, что с недавних пор сделалась горячей приверженкой потусторонних изысканий. Модный парижский костюм спортивного покроя на ней был потому, что она любила модные парижские костюмы спортивного покроя. А джин с тоником она пила потому, что такой теплый летний вечер словно нарочно создан для того, чтобы выпить стаканчик джина с тоником.

Бармен принес волшебный напиток и продолжил разговор с того места, где остановился:

– Ставка была тридцать три к одному, мэм.

Миссис Спотсворт подняла на него лучистые глаза:

– Простите?

– С этой цифры она начинала.

– О ком вы говорите?

– О той кобыле, что, вот я рассказывал, выиграла Дубки.

– Ах, так мы опять о ней? – вздохнула миссис Спотсворт. Она читала про чрезвычайно интересные манифестации мира духов, и эти земные разговоры прозвучали для нее неприятным диссонансом.

Бармен почуял отсутствие живого интереса. Ему стало немного обидно. В такой великий день он хотел бы иметь дело лишь с теми, в чьих жилах течет спортивная кровь.

– Вы не увлекаетесь скачками, мэм?

Миссис Спотсворт ответила не сразу.

– Да, пожалуй, не особенно. Мой первый муж был от них без ума, но мне всегда казалось, что это как-то бездуховно… Такие вещи не очень способствуют высшему развитию нашего Я. Случается, я иной раз поставлю тысчонку для забавы, но это мой предел. А глубины моей души они не затрагивают.

– Тысчонку, мэм?

– Ну, тысячу долларов.

– Ух ты! – пробормотал потрясенный бармен. – Вот это я называю прозаложить последнюю рубашку. Хотя для меня это была бы не только рубашка, но и чулки с подвязками в придачу. Повезло букмекерам, что вы сегодня не были на ипподроме и не поставили на Мамашу Уистлера.

Он возвратился за стойку, а миссис Спотсворт снова углубилась в книгу.

Далее на протяжении, наверное, десяти минут в «Гусе и Огурчике» ничего существенного не происходило, только бармен прихлопнул салфеткой муху, а миссис Спотсворт допила джин с тоником. Но вдруг могучая рука распахнула дверь, и в зал решительными шагами вошел крепкий, коренастый, широкоплечий и обветренный мужчина. У него было очень красное лицо, зоркие небесно-голубые глаза, круглая, с залысинами, голова и прямоугольные усики щеточкой, какие встречаются повсеместно на далеких окраинах Империи. Они в таком изобилии произрастают под носами тех, кто несет бремя белого человека,[1] что напрашивается мысль: не имеется ли у их носителей каких-то монопольных прав? На ум приходят ностальгические строки поэта Киплинга: «Мне б к востоку от Суэца, где добро и зло – одно, где не ведают Закона…» и человек может выращивать у себя на губе прямоугольные усики щеточкой.

Вероятно, эти усики и придавали вошедшему такой экзотический вид. Из-за них он казался совсем не на месте в английской придорожной пивной. При взгляде на него чувствовалось, что его естественная среда обитания – притон Черного Майка в Паго-Паго, где он был бы, конечно, душою общества, хотя вообще-то почти все время пропадал бы на сафари, сводя счеты с местной фауной, какая ни подвернется под руку. Вот, сказали бы вы, человек, не раз смотревший в глаза носорогу, и тот перед ним беспомощно отворачивал морду.