Не прикасайся ко мне

— Ишь пройдоха, — заметил альферес священнику. — Хотел удрать, да его ранили в ляжку. Эти двое — единственные, кого удалось живьем схватить.

— Как тебя звать? — спросил альферес Тарсило.

— Тарсило Аласиган.

— Что вам обещал дон Крисостомо за нападение на казармы?

— Дон Крисостомо никогда с нами не говорил.

— Не ври! Ведь из-за него вы и задумали погубить нас.

— Ошибаетесь: вы забили насмерть нашего отца, мы мстим за него, вот и все. Лучше поищите ваших двух приятелей.

Альферес с удивлением взглянул на сержанта.

— Они в пропасти, мы их туда сбросили вчера, там они и сгниют. А теперь убейте меня: вы больше ничего не узнаете.

Наступило краткое молчание.

— Ты скажешь, кто твои сообщники? — крикнул альферес, замахиваясь хлыстом.

Презрительная усмешка искривила губы узника.

Альферес шепотом посовещался со священником и обратился к солдатам.

— Покажите ему трупы! — приказал он.

В углу двора на старой повозке были свалены в кучу пять трупов, наполовину прикрытых рваной, грязной рогожей. По двору из конца в конец прогуливался солдат, то и дело сплевывая.

— Ты их знаешь? — спросил альферес, приподнимая рогожу.

Тарсило не ответил; он увидел труп мужа безумной и два других: труп своего брата, исколотый штыками, и тело Лукаса с петлей на шее. Глаза пленника потемнели, и из его груди вырвался приглушенный стон.

— Ты их знаешь? — снова спросили его.

Тарсило молчал.

В воздухе просвистел хлыст и опустился на плечи юноши. Он вздрогнул, все его мускулы напряглись. Удары следовали один за другим, но Тарсило не шевелился.

— Дать ему палок — сдохнет или заговорит! — взревел альферес.

— Не упрямься, — сказал секретарь, — все равно тебя убьют.

Тарсило опять ввели в зал, где второй узник, стуча зубами и трясясь, призывал на помощь всех святых.

— А этого ты знаешь? — спросил его отец Сальви.

— Впервые вижу! — ответил Тарсило, взглянув на того с некоторым состраданием.

Альферес ударил его кулаком и пнул ногой.

— Привязать к скамье!

Тарсило привязали к деревянной скамье, не снимая обагренных кровью наручников. Несчастный огляделся по сторонам, будто ища кого-то, и, увидев донью Консоласьон, презрительно усмехнулся. Присутствующие удивленно посмотрели в направлении его взгляда; супруга альфереса сидела, покусывая губы.

— В жизни не встречал такой уродины! — воскликнул Тарсило среди всеобщего молчания. — Лучше уж лежать на этой скамье, как я лежу сейчас, чем рядом с нею, как альферес.

Муза побледнела.

— Вы меня забьете насмерть, сеньор альферес, — продолжал он, — но сегодня ночью ваша жена, обнимая вас, отомстит за меня.

— Заткните ему глотку! — крикнул альферес, дрожа от гнева.

Тарсило, казалось, только этого и ждал: когда ему заткнули рот кляпом, в его глазах сверкнула радость.

По знаку альфереса жандарм с хлыстом в руке приступил к своей печальной обязанности. Тело юноши напряглось. Послышался глухой, продолжительный стон, хотя рот его был завязан. Тарсило приник лбом к скамье, на его одежде показались пятна крови.

Отец Сальви был бледен, глаза его блуждали; медленно поднявшись, он махнул рукой и неверными шагами вышел из зала. На улице он увидел девушку, которая стояла, прислонясь спиной к стене, прямая и неподвижная. Она напряженно прислушивалась, устремив взор в пространство; ее вытянутые в стороны руки судорожно цеплялись за старую стену. Солнце заливало девушку ярким светом. Казалось, она затаив дыхание считает отрывистые, глухие удары и душераздирающие стоны. Это была сестра Тарсило.

Между тем в зале представление продолжалось. Несчастный Тарсило, обессилев от боли, смолк и ждал, пока устанут его палачи. Наконец солдат, отдуваясь, бросил хлыст, и альферес, побелевший от изумления и гнева, подал знак развязать веревки.

Тогда донья Консоласьон встала и шепнула мужу несколько слов. Он кивнул головой в знак согласия.

— В колодец его! — сказал он.

Филиппинцы хорошо знают, что это такое; по-тагальски эта пытка называется «тимбаин». Мы не знаем, кто ее изобрел, но полагаем, что она достаточно древнего происхождения. Поговорка об истине, выходящей на свет со дна колодца, возможно, лишь саркастическое толкование этой пытки.

Посреди двора перед зданием суда возвышались живописные закраины колодца, кое-как сложенного из булыжника. Нехитрое приспособление из тростника служило рычагом, с помощью которого черпали вязкую, грязную, вонючую воду. В колодец бросали черепки, мусор, сливали нечистоты, — он был подобен самой тюрьме, где сосредоточивается все, что общество выбрасывает или считает ненужным. Что туда попадет, — пусть оно прежде представляло некоторую ценность, — погибло навсегда. Однако колодец не замуровывали: напротив, узников нередко приговаривали к работам по его углублению — и не потому, что думали извлечь пользу из этого наказания, а потому, что работа была очень трудна и вредна: кто хоть раз спускался в колодец, заболевал лихорадкой, почти всегда приводившей к смерти.