Не прикасайся ко мне

— Та-та, — прибавила она, говоря про Ибарру, — он швое зашлужил; я уже шказала, как увитела его в первый раз: это флибуштьер. Кузен, что тебе шказал генерал? А что ты ему шказал? Что шообщил ему об Ибарре?

И, видя, что кузен медлит с ответом, она продолжала, обращаясь к капитану Тьяго:

— Верьте мне, — ешли его приговорят к шмерти, то только благотаря моему кузену.

— Что вы, сеньора! — запротестовал Линарес.

Но она прервала его:

— Ах, каким ты штал типломатом! Мы же знаем, что ты штал шоветником генерала, что он жить без тебя не может… А, Кларита, как мы раты тебя витеть!

Мария-Клара была бледна, хотя уже несколько оправилась от болезни. Ее длинные волосы были схвачены голубой шелковой лентой. Грустно улыбаясь, она робко поздоровалась со всеми и приблизилась к донье Викторине для традиционного поцелуя.

После обычных приветственных фраз новоявленная андалузийка продолжала:

— Мы приехали проветать ваш; вы шпашлись благотаря вашим швязям! — И она многозначительно посмотрела на Линареса.

— Бог хранил моего отца, — ответила чуть слышно девушка.

— Та-та, Кларита, но времена чудеш прошли; мы, ишпанцы, говорим: «На мать божью не натейся, та шам не плошай».

— Н…н…наоборот!

Капитан Тьяго, до сих пор не имевший возможности вставить слово, отважился спросить, с волнением ожидая ответа:

— Значит, вы, донья Викторина, думаете, что пресвятая дева…?

— Мы как раз и приехали, чтоб поговорить ш вами о «теве», — ответила она, с таинственным видом кивнув в сторону Марии-Клары, — нато поговорить о телах.

Девушка поняла, что ей следует удалиться; она вышла из комнаты под каким-то предлогом, опираясь рукой на спинки кресел и стульев.

Разговор о делах был очень тихим и очень кратким, и мы предпочитаем не передавать его. Достаточно сказать, что при расставании все были веселы, а капитан Тьяго сказал потом тетушке Исабель:

— Предупреди в гостинице, что завтра мы даем званый обед! Подготовь Марию, скоро мы выдадим ее замуж!

Тетушка Исабель в ужасе взглянула на него.

— Вот увидишь! Когда сеньор Линарес станет нашим зятем, мы все дворцы насквозь пройдем; нам будут завидовать, все просто умрут от зависти!

На следующий день, в восемь часов вечера, дом капитана Тьяго снова наполнился гостями, но теперь здесь были одни лишь испанцы и китайцы; прекрасный пол был представлен испанками — местными и приезжими.

Большая часть приглашенных — наши старые знакомые: отец Сибила и отец Сальви в кругу францисканцев и доминиканцев; старый жандармский лейтенант сеньор Гевара, еще более угрюмый, чем раньше; альферес, в сотый раз повествующий о своем недавнем сражении и свысока поглядывающий на всех, словно он — сам дон Хуан Австрийский[204]: теперь он стал лейтенантом и занял пост коменданта; де Эспаданья, который взирает на него с почтением и страхом, избегая встречаться с ним глазами, и, наконец, раздосадованная донья Викторина. Линарес еще не приехал; как герой дня, он должен явиться позже остальных, — бывают на свете великие люди со столь безупречной репутацией, что даже опоздание на час ей не вредит.

В кругу женщин предметом обсуждения была Мария — Клара; девушка их учтиво приветствовала, но лицо ее было печально.

— Фи! — сказала одна девица. — Гордячка…

— Она миленькая, — отозвалась другая, — но он мог бы выбрать кого-нибудь и не с таким глупым лицом.

— Все дело в золоте, дорогая; этот милый юноша продает себя.

В другом углу тоже злословили:

— Выходит замуж, когда первого жениха не сегодня-завтра повесят!

— Вот что значит быть предусмотрительной: всегда имей под рукой замену.

— Да, но на случай вдовства, а не…

Мария-Клара, которая сидела неподалеку и поправляла цветы в вазе, наверное, слышала эти пересуды; она вздрагивала, бледнела и порой кусала себе губы.

В кружке мужчин разговаривали громко, и речь шла, естественно, о последних событиях. Говорили все, даже дон Тибурсио; лишь отец Сибила хранил презрительное молчание.

— Я слышал, отец Сальви, что ваше преподобие покидаете наш город? — спросил новоиспеченный лейтенант, которого лишняя звездочка сделала более любезным.

— Мне тут больше нечего делать; я должен обосноваться в Маниле… а вы?

— Я тоже уезжаю, — ответил тот, выпрямившись. — Правительство поручает мне командование летучим отрядом для очистки провинций от флибустьеров.

Отец Сибила быстрым взглядом смерил его с головы до ног и повернулся к нему спиной.

— Уже известно, что сделают с их главарем? С этим флибустьеришкой? — спросил один чиновник.

— Вы говорите о Крисостомо Ибарре? — переспросил другой. — Вероятнее всего, и это было бы самым справедливым, что его повесят, как тех, в семьдесят втором году.

— Он будет выслан! — сухо сказал старый лейтенант.

— Выслан! Всего только выслан! Но, конечно, в пожизненную ссылку! — воскликнуло несколько человек разом.

— Если бы этот юноша, — продолжал лейтенант Гевара громким и строгим голосом, — был более осмотрителен, если бы он меньше доверял некоторым из тех, с кем вел переписку, если бы наши следователи не так усердствовали в толковании написанного им, этот юноша без сомнения был бы освобожден.