Не прикасайся ко мне

Мне пришлось отказаться от новых методов, которые после тяжких трудов начали давать плоды. Отчаявшись, принес я на следующий день в школу розги и приступил к выполнению своих варварских обязанностей. Прежнего взаимного доверия как не бывало, снова заволокло печалью ясные глаза детей, уже успевших полюбить меня: ведь они составляли все мое общество, были единственными моими друзьями. Я старался пороть их как можно реже и легче, однако всякий раз, как дети испытывали на себе силу розог, они чувствовали себя оскорбленными, униженными и горько плакали. Душа моя разрывалась на части, и хотя я негодовал и сетовал на тупость их родителей, я все же не мог вымещать злобу на этих невинных жертвах отеческой заботы. Их слезы жгли мне сердце, и вот однажды я покинул класс раньше времени и пошел домой поплакать там в одиночестве… Вас, наверное, удивляет моя чувствительность, но, окажись вы на моем месте, вы бы поняли меня. Старый дон Анастасио сказал мне: «Родители желают порки? Так почему вы их не выпороли?» Одним словом, от всего этого я слег в постель.

Ибарра слушал с задумчивым видом.

— Едва мне стало лучше, я вернулся в школу и увидел, что число учеников сократилось в пять раз. Лучшие из них ушли после введения старых методов, а из оставшихся многие приходили в школу лишь для того, чтобы избежать домашней работы. Никто мне не обрадовался, не поздравил с выздоровлением, — им было все равно, здоров я или нет. Они, может быть, даже предпочитали, чтобы я продолжал хворать, ибо мой заместитель, хотя и порол их больше, зато часто пропускал занятия. Те ученики, которых родители заставляли ходить в школу, нередко прогуливали уроки. Отцы обвиняли меня в том, что я их избаловал, и осыпали упреками. Правда, один из мальчиков, сын крестьянки, навещавшей меня во время болезни, не вернулся в школу из-за того, что сделался служкой, а отец эконом говорит, что служкам нечего делать в школе, они там только распускаются.

— Так вы и покорились своей участи вместе с учениками? — спросил Ибарра.

— А что было делать? — ответил тот. — Однако во время моей болезни произошли большие перемены. У нас сменился священник. В меня вселилась новая надежда, и я решил еще раз попытаться сделать так, чтобы ученики не теряли даром время и получали от школы хоть что-нибудь вместе с побоями. Пусть эти мучения по крайней мере не будут напрасны, думал я. Любить меня они уже не могли, но мне хотелось передать им какие-нибудь знания, чтобы потом они меня вспоминали с меньшей горечью. Вы ведь знаете, что в большинстве школ учатся по книгам, написанным на испанском языке, за исключением тагальского катехизиса, — это уж зависит от того, к какому религиозному ордену принадлежит священник. Из этих испанских книг — молитвенников, собраний гимнов, катехизиса отца Астете[92] — дети способны почерпнуть столько же благочестия, сколько из книг еретических. Объяснять их содержание по-испански или переводить все эти книги на тагальский невозможно; вот я и попытался постепенно заменить их короткими отрывками из полезных произведений, написанных по-тагальски, таких, как «Трактат о хороших манерах» Ортенсио и Фелисы или некоторые руководства по сельскому хозяйству. Иногда я сам переводил небольшие сочинения, например «Историю Филиппин» отца Барранеры, и затем диктовал их детям вместе с моими комментариями. Карт для преподавания географии у меня не было, и я срисовал карту нашей провинции, виденную мной как-то в столице; с помощью этой копии и черепков, разложенных на земле, я попытался дать детям какое-то представление о нашей стране. На сей раз переполошились матери; отцы ограничились усмешками, считая это одной из моих причуд. Меня вызвал к себе новый священник. Он, правда, не бранил меня, но сказал, что в первую очередь я обязан заботиться о религии, и прежде, чем учиться всем этим вещам, дети должны показать на экзамене, что знают на память церковные службы и катехизис христианской доктрины.

Таким образом, сейчас я тружусь над тем, чтобы дети превратились в попугаев и затвердили наизусть множество всяких вещей, из которых они не понимают ни единого слова. Многие уже знают назубок мистерии и гимны, но, боюсь, с книгой отца Астете мы потерпим крах: большинство моих учеников до сих пор не различают в тексте вопросы и ответы и вообще не понимают их смысла. Так мы и умрем с этим, не дальше уйдут и те, кто родится после нас, а тем временем в Европе будут толковать о прогрессе!

— Не надо быть таким пессимистом! — сказал Ибарра. — Лейтенант-майор прислал мне приглашение присутствовать на совете в зале суда… Кто знает, может быть, там вы найдете ответ на ваши вопросы?

Учитель покачал головою, выражая сомнение, и ответил:

— Вот увидите, тот проект, о котором говорилось, тоже разделит судьбу моих затей! А в общем — посмотрим!

XX. Совет в зале суда