Не притворяйся

– Сомневаюсь, что это настолько сложная мысль, что ты не смог допереть до неё раньше, – и рад бы сдержаннее, да только не получается.

Слишком много мы молчали. Слишком долго отец вокруг да около ходил. Впрочем, это вообще в его стиле, ведь и развестись не соизволил.

– Смог, конечно, – серьёзно отвечает он, снова не отреагировав на мой тон, словно мы тут просто по душам разговариваем. – Но мне была незнакома любовь на тот момент. Я вырос, и пришло понимание, что не стоит выставлять влечение, влюблённость или просто интерес за любовь. Но я начал думать, что её просто нет, вернее, что я не способен на это чувство. А если так, то почему бы и не сохранить семью?

А ведь отец мне всё это рассказывает, чтобы добиться понимания. Пытается себя оправдать в моих глазах, будто это реально может что-то изменить.

Меня окончательно прорывает. Больше даже не пытаюсь в себе держать.

– Офигенное у тебя представление о том, что значит сохранять семью. Да ты и разрушал её своим безучастным присутствием, – внутри всё кипит, молчать не могу, но говорю скорее безразлично.

Просто реально, что за долбанное лицемерие? Ладно без любви, фиг с этим, но если уж принял решение остаться – относись к другому, вроде как близкому тебе человеку хотя бы с вниманием и заботой, насколько можешь. Но нет, отец просто ночевал дома (и то далеко не всегда), ел, деньгами отмазывался. Так какая нахрен разница, где это делать? Отцом можно оставаться и не будучи мужем, вот Настин папа тому пример. И надо быть идиотом, чтобы не понимать, что мама не стала бы препятствовать нашему общению или типа того. А идиотом отец вроде как не был. Хоть не любил, но знал её.

Реально никогда не понимал сожительства ради сожительства. Страх помереть в одиночестве? Ну вот, например, мама именно так и умерла бы при живом муже, если бы меня не было рядом.

– Я старался сохранить, – повисшая пауза была слишком ощутима, а потому голос отца звучит слишком неровно и почти неестественно в могильной тишине. – Правда старался. Но не так уж просто делать это, когда и сам чувствуешь, что притворяешься, и жена это чувствует. В какой-то момент стало проще подпитываться на стороне, но это только всё испортило. Мешало чувство вины, вот и начал пропадать из дома.

Как же задолбало это нытьё. Да, блин, это мир такой дофига неправильный и жизнь несправедлива, а не мы отвечаем за свои поступки.

А ведь я считал, что отец искренне раскаивается и осознал всё, а он тут себя пытается выгородить.

– Казалось бы, идеальный момент, чтобы осознать, что «сохранить семью» нихрена не получается. И даже твоё неумение любить не повод продолжать быть в этих отношениях. Ты не умеешь – твоя проблема, делай с этим, что хочешь, а не маму души своим присутствием.

Бросив на отца взгляд, слегка теряюсь – впервые вижу такое затравленное выражение на его лице. Появляется стрёмное чувство, что я тут лежачего бью.

Но успокоиться всё равно не получается.

– Я тогда думал, что не умел, но Лариса дала мне понять, что всё иначе, – зачем-то уточняет отец. – Но да, ты прав. Я действительно был несправедлив к твоей матери и поступил, как трусливый эгоист. Легко сейчас рассуждать, как, что и когда надо было сделать, но когда проживаешь тот или иной момент, ты можешь ошибиться. Даже если хочешь, как лучше.

Вот, казалось бы, и оно – признание собственной неправоты. Причём сказанное так надсадно, что сомневаться в искренности не приходится. Да ещё и взгляд его этот…

Но меня всё равно не отпускает. Уж не знаю, из-за чего – упоминания Ларисы, которая «научила любить», хотя вроде как я давно принял её появление. Или из-за того, что даже после признания вины, отец даёт понять, что это ведь просто, чёрт их возьми, ошибки жизни, которые у каждого на пути возникают.

Я не собирался его четвертовать, конечно. Но будь это просто спотыкания на жизненном пути, случайные и поправимые, мы бы этот разговор не вели.

– Как лучше для себя, ты хотел сказать? – ядовито уточняю.

Чем больше нападаю, тем больше грузится отец. Судя по всему, наш «разговор по душам» так и будет строиться на моих обвинениях и его попытках защититься.

Я и рад бы уйти, прекратить это всё – но поздно уже.

– Я мог быть каким угодно, но я никогда не желал твоей матери зла. Я не пытаюсь оправдать своё поведение, мне за него стыдно. Но оно точно не было вызвано желанием навредить. Мне было тяжело. Конечно, не тяжелее, чем вам, но тот момент я не был способен думать об этом, проще было убегать от проблем. Думал, что само собой рассосётся, почти убедил себя в этом, – судя по всему, отец пришёл к тому же выводу о нашем разговоре, что и я, потому что на этот раз он и вправду не стремится обелить себя, наоборот, до меня достучаться.

Смотрит отчаянно, говорит непривычно мягко, ломано. И ведь знаю, что прав – не того типа человек, чтобы намеренно издеваться над кем-то. Да, слабость духа довольно часто проявляется жестокостью, но ведь не специальной. Ему искренне жаль, уверен, если повернуть назад – иначе бы себя вёл.