— Считает себя руководителем солнечной системы, — сказал дядя Сережа, механик «северного сияния», — зазнался немного. Бывает. Ведь и на солнце есть пятна… Эй, Сваргунихин, почем пятна на солнце?
— Кого? — спросил Сваргунихин.
— Да как же он с народом работает? — удивился Вася.
— По прейскуранту, — объяснил дядя Сережа. — Вон небесное меню на сегодняшний день висит…
Вечером Сваргунихин решил доложить директору планетария итоги своих месячных подслушиваний. Но директор стукнул кулаком по столу и закричал, что наушников он в небесном деле не потерпит. Сваргунихин, забыв сдать дневную выручку за солнечные пятна, со скоростью метеорита вылетел из планетария.
Первая крупная неудача не обескуражила псевдоглухаря. Он продолжал совершенствовать свой акустический метод. И многие начальники лили потом слезы благодарности ему на грудь. В некоторых организациях удавалось бросить якорь надолго. И тогда в коридорах учреждения начинали мелькать бесприметная фигура, неотчетливое, как блин, лицо. Запомнить Сваргунихина можно было только по ушам. И если бы не они, то его всегда бы с кем-то путали. Своего, определенного выражения лицо его не имело. На фотографиях оно каждый раз получалось по-разному, а чаще всего как-то вообще не получалось. И когда Сваргунихин поступал в облторг на место агента по снабжению, то начальник отдела кадров заставил его пересниматься трижды:
— Уши вроде ваши, а остальное не похоже…
Тимофею Прохоровичу Калинкину Сваргунихин, как и Умудренский, достался по наследству от прежнего руководства. Бывший начальник торга горячо рекомендовал Калинкину опереться на этих верных людей. Но, видимо, «новый» был со странностями и мудрому совету своего предшественника не последовал. Любимчиков почему-то не заводил. Преданности Сваргунихина и заботливости Умудренского не замечал. И вообще в торге с приходом Калинкина стало беспокойнее: поползли какие-то разговоры о масштабах, новом ассортименте и, самое главное, о сокращении штатов. Обеспокоенный назревающими реформами, Сваргунихин заметался. Хотя он старался внушить сослуживцам, что является незаменимым работником, душевное равновесие не восстанавливалось. Сваргунихин не был убежден, что Калинкин твердо верит в его способности.
Надо было срочно что-то предпринимать. Давно угадывая в начальнике АХО Умудренском родственную душу, Сваргунихин решил вместе с ним бороться за сохранение своих фамилий в платежной ведомости. Так был заключен двойственный союз.
По мере плавного течения рассказа Умудренский испытывал противоречивые чувства. Его бросало то в жар восторга, то в холод тревоги.
«Вот так Сваргунихин! — восклицал про себя Умудренский. — А ведь на вид овечка, заурядный глухарь… Надо держать с ним ухо настороже. Впрочем, что мне его бояться? При таком дефекте начальником ему не быть. А потом с его примитивной тактикой высоко не заберешься…» И уже вслух, когда рассказ был окончен, восторженно произнес:
— Сваргунихин, ты неограниченный человек! Ты лыс, как бог, а мудр, как чорт!
— Полысел от трения об жизнь… повытерся, так сказать, — скромно усмехнулся агент по снабжению и стал прощаться.
— Да, кстати, — уже на пороге произнес глухой. — Я вчера слышал, что Геликон завтра выходит на работу. Выздоровел досрочно.
Умудренский охнул. Геликон Акинфович был замом Калинкина, и его присутствие на съемках могло спутать все карты.
— Спасибо за предупреждение, — пробормотал Умудренский. — Это для меня самое дорогое. Я Геликона когда хочешь вокруг пальца обведу — он мой приятель. Улавливаешь?
После ухода Сваргунихина Умудренский бросился в соседнюю комнату, к жене.
Супруга начальника АХО была худа и длинна, как смычок. Она сидела перед трельяжем и выщипывала пинцетом усы.
— Что случилось? — басом спросила она. И, узнав новость, успокоила мужа: — Ерунда! Геликон Акинфович человек мнительный. Если его припугнуть эпидемией какой-нибудь, то он еще на две недели бюллетень возьмет.
— Но, дорогая, я не врач, — пробормотал Умудренский.
— Он тебе поверит, — сказала жена. — Он так хорошо относился ко всем нам. Звони, или нет — я сама. И она, воинственно шевельнув усом, взяла трубку:
— Приветствую, Геликон Акинфович! Как здоровье? Хорошо? Слава богу! Ваше здоровье для нас самое дорогое.
Умудренский, слушая разговор, делал жене какие-то странные и таинственные знаки, робко грозил пальцем, но она не обращала внимания и продолжала: