Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО

«Неон» подсвечивает себе смартфоном, он видит темные силуэты Т-72, но ориентируется на стоны раненых. Тщательная маскировка не помогла. Экипажи спали снаружи, их разметало взрывами. Два «двухсотых», четыре «трехсотых». Уцелели только механики-водители, ночевавшие внутри. Танки посекло осколками, но 60-миллиметровой мины из ручного миномета недостаточно, чтобы поразить Т-72.

Мехводы перевязывают своих товарищей, но зам начальника штаба полка «Неон» догадывается:

— Это — ДРГ!

— «Аргон», я — «Неон». Это — ДРГ. Движутся в вашу сторону, прием.

— «Неон», я «Аргон», да!

С бойцом «Неон» бежит по обочинам грунтовой дороги, ведущей к Громовскому. «Неон» вертит головой, украинские диверсанты в степи. Их не может быть много. Танки гвардейцев ушли, танки десантников лишились экипажей, мотострелки — на другом конце села. Сейчас диверсанты начнут резать водителей у машин и смогут добраться до ППУ, где связь…

— Стой! Кто идет?! — наугад кричит «Неон».

В ответ из травы раздается очередь. «Неон» падает на колено и открывает ответный огонь. Страшный удар в спину бросает «Неона» на землю. Он кашляет, озирается. Пуля попала под лопатку, и бронежилет выдержал.

«Неон» садится. Грудь ломит от боли. Рацию он потерял в темноте. Сергей оказывается рядом. «Неон» жестом указывает, куда бойцу вести огонь. Говорить он не может. И дышит с трудом. Неужели легкое пробито? «Неон» ощупывает зубы языком, крови во рту нет.

Диверсанты в поле по обе стороны дороги, поэтому «Неон» стреляет влево, а Сергей — вправо. Ночной бой без ПНВ бессмыслен, но диверсанты раскрыты, их миссия потеряла смысл.

Ногу пронзает острая боль. Вторая пуля прошла по касательной по пальцам ноги.

«Неон» теряет сознание, когда слышит над головой очередь из автоматической пушки. БТР-82 мотострелков выскакивает из деревни им навстречу и выкашивает траву в степи. Там, где прячется украинская ДРГ.

* * *

В полпятого утра на ППУ приезжает «Синица» с полковником, замом по тылу дивизии, в пять просыпается комполка. Ему докладывают о бое с ДРГ.

— Гнилой левый фланг! Гнилой! — сокрушается «Аляска» и смотрит на «Прозу»:

— Андрей Владимирович. Я не могу обеспечить вам безопасность. А книга должна выйти. Ступайте.

На войне не принято прощаться. С передка пришла традиция при рукопожатии сказать: «не прощаемся!».

«Аляска» жмет руку «Прозе»:

— Не прощаемся!

— Не прощаемся!

Луна спряталась. Все бегут к укрытой машине в полной темноте. «Проза» — старый, ничего не видит даже в очках. Он самый медленный, бегущий сзади полковник из штаба дивизии то и дело ловит «Прозу» за шиворот, чтобы тот никуда не ввалился, и шепотом рычит «Синице» не спешить.

В УАЗике на обратном пути «Синица» пытается что-то говорить «Прозе», но тот устал, спит. Во сне у «Прозы» работает единственный солдатский рефлекс из советского прошлого — «не поймать мушку»: он держит автомат между ног рукой за пламегаситель, чтобы ненароком не надеться на ствол глазом во время тряски.

«Проза» во сне чувствует, как на него падает каска, ловит ее и спит дальше с двумя касками: своей — на голове и полковника, кто так трогательно ловил его за шиворот, в руках.

Глава 17 Не прощаемся!

Днем «Проза» едет в магазин, куда Джумабай Раизов ходил посмотреть на симпатичную девушку-продавщицу.

Она на месте. «Проза» ждет, пока выйдут солдаты, но в магазин тут же заходят местные жители.

— Можно вас на пару слов? — обращается «Проза» к девушке.

— Да. Давайте здесь, — брюнетка с тонкими чертами лица и узлом на затылке выходит из-за прилавка.

— Возможно, вы помните, к вам неделю назад заходил молодой мальчик-казах? Иногда…

— Может быть… — она недоумевает.

— Возможно, вы даже не разговаривали ни разу. Он, когда ехал на задание, всегда приходил посмотреть на вас. Просто посмотреть. Он погиб позавчера.

— Я сочувствую…

В глазах девушки блестят слезы.

— Нет, я не о том, — «Прозе» нет дела до ее сочувствия. — Я пришел сюда ради вас. Вы были его музой. Это — редкий дар. Вы способны быть чьей-то музой. Берегите это в себе. Вы способны кого-то вдохновить на подвиги. Это важно.

Они оба плачут. «Проза» легонько встряхивает девушку за плечо, пытаясь ободрить. То ли ее, то ли себя.

* * *

Ноябрь.

«Дрозд» спускается в блиндаж, где в клубах табачного дыма его встречают два мотострелка из мобилизованных. Блиндаж такой крошечный, что оба топчана расположены, как в вагоне, один над другим. Раскаленная железная печка не позволяет развернуть карту. Остальные спутники «Дрозда» остались снаружи.

— Вы из какого полка? — «Дрозд» прислоняется спиной к стене.

— 36-го, — отвечает боец лет сорока с длинными вертикальными морщинами на щеках.

Хотя оба мобилизованных сидят, видно, что он значительно выше товарища.

— 376-го, — не соглашается второй — низенький, круглый, крепкий, в свитере, сером от бетонной пыли.

Они переглядываются и смеются.

— Короче, мы сами не знаем, — говорит высокий.

«Дрозд», как цапля, прижимает ногу к колену и все-таки разворачивает карту:

— Нам тут кусок фронта нарезали.

— У вас и карта есть? — удивляется высокий.

— А вы что? Офицер? — уточняет боец в свитере.