Не прощаюсь

На следующий день вечером Алексея на службе позвали к аппарату.

– Господин капитан, это Коммерческая читальня, – послышался сухой девичий голос. – Вам доставили книгу Шлихтера.

Это был условный сигнал.

– Отлично, барышня. Сейчас заеду. – И пояснил Козловскому. – Мне раздобыли пособие по составлению рандомных шифров. Давно жду. Я тебе говорил, что собираюсь поменять всю нашу систему кодировки, нынешняя устарела.

Князь угукнул, не отрываясь от оперативной сводки. Ему ночью предстояло ехать к командующему – пить коньяк и докладывать о ходе расследования по обоим взрывам. Первое не двигалось, второе вовсе оборвалось, и Козловский был мрачен.

– Папы нет, – сказала взволнованная Надя. – Я одна. Позвонили. Голос незнакомый. Говорит: «От Терентия Алексею поклон. Терентий приболел, просит навестить. В полночь, у насосной станции, в Карповском саду». Я записала слово в слово.

В полночь Карповский сад пуст и тих. Хорошее место, осторожное. Всякого человека слышно издалека.

Сейчас половина десятого.

– Я к себе, переоденусь в штатское. Не в мундире же идти. Еще шлепнут с перепуга.

– Погодите. Я должна с вами поговорить. Давно хотела, но то папа рядом, то времени нет… – Надя решительно нахмурилась, но лоб был слишком гладкий и морщился неубедительно. – Никогда меня больше не целуйте. Никогда!

Смахнула сердитую слезинку.

– Хорошо, – очень серьезно ответил Алексей. – Больше никогда не буду. Слово.

– Вы не спрашиваете почему?

– А что спрашивать? И так ясно. Вам это не нравится. Вы доказали, что вы не девочка, а боевой товарищ. Так и буду к вам относиться.

К его удивлению, Надя рассердилась пуще.

– Ничего вам не ясно! Мне нравится. Мне очень нравится! Я влюблена в вас, как последняя дура и мещанка! – Теперь она смотрела на него чуть не с ненавистью. – Нужно думать о важном, о главном, о великом, а я как дура днем и ночью: что он имел в виду, когда сказал то-то или то-то, почему он на меня так посмотрел или почему он на меня не посмотрел… Вчера села у зеркала и не заметила, как просидела полтора часа. А надо было работать с шифровкой… Вы поцеловали меня в ладонь – как электричеством ударило. Поцеловали в щеку – она потом сутки была горячей. Это невыносимо, это стыдно! Пожалуйста, не мучайте меня!

Тут Романов сделал то, чего ему ужасно хотелось: прижал девушку к груди и стал целовать мокрое, соленое лицо.

– Я же попросила… Я совсем не для этого… Я сейчас умру…

И так задрожала, что он испугался и разжал объятья. Его тоже начало трясти, остро закололо в груди.

Алексей схватился за сердце.

– Что?! Что с вами?! – закричала Надя. – Вам плохо?! Ой, у вас глаза мокрые…

– Я не знаю… – лепетал Романов. – Я думал, что уже никогда…

Он думал, что это с ним больше не случится. Больше никогда вот так не сожмется грудь, и мир тоже не сожмется до размеров женского лица. Он думал, что его убили там, в семнадцатом, в проклятой траншее, что Алексей Романов похоронен на мертвом поле, а по земле ходит призрак, только зовется тем же именем.

– Я… мне нужно… переодеться… – пробормотал он, опираясь о стену.

Надежда тоже ослабела, бессильно опустилась на стул.

– Да… да. Вы идите. А я посижу. Что-то ноги… Это ужасно.

И позже, уже по дороге на важную встречу, Алексей все еще был словно не в себе. Думал не о том, о чем следовало.

Про то, что душа – как вода. Ударит мороз – становится холодной и каменно твердой. Кажется, что это навсегда, что зима никогда не закончится. Но приходит весна, и камень тает, сочится капелью, растекается влагой, которая под лучами горячего солнца начинает нагреваться.

Юго-западная часть Харькова

Надя права, это ужасно. Потому что война, и на войне все силы нужно отдавать войне, иначе не победишь. До сего момента он так и жил, только потому и выжил. Хотя на самом деле ему было не столь важно – выживет, не выживет. Призраку умереть – невелика потеря. Но теперь захочется жить. Уже захотелось. Это значит, будешь бояться, не только за себя, но и за Надежду. Имя-то какое… опасное. Романов будто услышал его по-новому и поежился.

От сумбурных, тревожных мыслей Алексей не смотрел по сторонам и даже не запомнил, как миновал реку, железнодорожные пути (недалеко находился Южный вокзал), как поднялся по аллее к приземистой тумбе водонапорной башни.

От стены отделилась фигура. Пальцы в кармане сжали рукоятку револьвера, но Романов увидел по силуэту, что это женщина, что ее руки опущены и оружия в них нет.

Романтическая встреча с прекрасной незнакомкой, сказал себе Романов. Он больше не терзался возвышенными страданиями, включились профессиональные навыки: слух, ночное зрение, чутье.

Так, есть ли тут кто-нибудь еще?

Слева в кустах вроде никого, справа тоже. Вот в черной тени у правого края башни, кажется, какое-то шевеление.

– Это я, Алексей! – громко сказал он. – Вы от Терентия?

Женщина певуче ответила:

– Встала. Луки вот так.

Показала: развести руки в сторону.

Китаянка? Оригинально. Хотя да – у Заенко в ЧК, рассказывали, был какой-то китайский взвод, исполнявший приговоры.

Романов остановился. Поза – крест.