Не проспать восход солнца

Мы оставили Юлия и Женю в гостиной Дьяковых. Листают журнал «Аполлон», обмениваются суждениями о живописи и поэзии. Кажется, раньше Янонису не попадал в руки этот журнал.

Как приятно встретиться на его страницах с земляком.

Чюрлёнис! (В то время писали — Чюрлянис). Художник-музыкант, буквально напоивший иные из своих пейзажей звуками флейты, скрипки, а то и бесхитростного пастушьего рожка. «Соната весны», «Соната солнца»... У этого человека было детски непосредственное и детски сказочное восприятие мира. Он, как ребенок, любил рисовать солнце.

Янонис с нежностью рассматривает репродукции. Он рад, что русские друзья знакомы с Чюрлёнисом.

В отделе поэзии журнала Максимилиан Волошин, Тэффи, Сологуб, Ахматова, Бальмонт, Блок, Брюсов, Мандельштам, Игорь Северянин и еще многие. Тут и подлинные звезды первой величины и литературные кометы.

«Аполлон» в начале своего существования декларировал, что целиком посвящает себя искусству. Но ведь искусства не было, нет и не будет вне политики.

А Женя как-то не вдумывалась. И только теперь, когда эти стихи, морщась как от боли, вполголоса читает Янонис, ей стыдно за свой любимый, такой «высокоэстетичный» журнал.

И поистине светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.
Тружеников, медленно идущих,
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, господи, благослови.

Благословлять войну — какое беспримерное ханжество!

А с картин Рериха война глядит совсем иным ликом. Еще не сама война — ее предчувствие.

Среди зубчатых скал поднял голову чудовищный змей. Из его зева рвется исступленный вопль, и все вокруг цепенеет. Это «Крик змия».

«Град обреченный». Глубокой ночью огненно-кровавый пятнистый удав опоясал кольцом город, преградил пути к спасению. На художественной выставке 1915 года картина так поразила Горького, что он купил ее. Рериха, как бы предсказавшего неисчислимые бедствия войны, Горький назвал величайшим интуитивистом современности.

Черно-белые репродукции этих картин помещены Женей в комнате на стене. Они вырезаны из журнала «Аполлон».

Знакомя Янониса с сестрой, Василий сказал, что она пишет стихи. Два были опубликованы в рукописном ученическом журнале.

Оказывается, Юлий читал их. Он мягко замечает, что стихотворение «Синагога» правдиво показывает положение евреев-беженцев, но форма сковывает мысль. Сонет. Вряд ли здесь уместен сонет. «Пишите проще, — говорит Юлий. — Оставим изысканность эстетам».

Но ведь Женя и аттестует себя эстеткой. Значит, надо снова облачаться в блестящие доспехи, бряцать декадентским оружием.

Потом они говорили о музыке. Долго, увлеченно. Осталось ощущение, что тут разногласий не было. А подробностей Евгения Владимировна не помнит. Ведь пятьдесят лет минуло...

Женя заинтересовалась стихами Янониса. Литовцы, приходившие в дом на занятия кружка, читали их по-литовски, восхищались музыкальностью лирических строк. В «Косьбе овса» слышен звон отбиваемой косы, шорох спелых стеблей. Струится речка Дубиса, качает лодку, лепечут на берегу ракиты. Простой и трогательный мир природы, поэзия сельскохозяйственного труда, крестьянской жизни. А ведь не случайно Янонис любил Кольцова: близость к земле роднит их.

Только недолго любуется Янонис росистым лугом, лазурным небом, тихими лесами. Горька жизнь тружеников, и вот «лес стоит без шапки, словно перед приставом крестьянин», а ветер стучится в дверь «как бродяга, ищущий ночлега», или как жандарм, что «в избы ломится и двери с петель рвет».

Франк Станкевич пересказывает стихи Янониса. Пересказывает поэму «В полночь осени 1906 года», полные драматизма «Силуэты», как бы выхваченные из ночной тьмы картины-воспоминания о революционной борьбе пролетариев Прибалтики, об их разгроме и кровавом пиршестве карателей.

Да, все это было. И вот как осмыслено в стихотворении «Побеги»:

Грозный гром и шумный ливень,
Громкий ветер, гулкий град
Повалили лес зеленый
Десять лет тому назад.
Но взгляни: у пней и кочек,
На заре раскрыв листки,
Снова выбились побеги
И упрямые ростки.

Евгения Владимировна прочитает эти стихи много позже. С самым живым интересом прочитает она размышления о Юлюсе Янонисе В. Кубилюса, И. Ланкутиса. Они единодушны в том, что общественные вопросы и политические идеи, которые эстетам казались противопоказанными самой природе поэзии, в Янонисе возбудили глубокие переживания, стали его внутренней жизнью, расширили и обогатили его духовный мир и творчество.

Юлюс Янонис очень близок Шандору Петёфи, которого Луначарский назвал человеком из единого куска, «это как бы одно горячее ярко-красное поэтическое сердце».

Она тоже таким его осознала. Она — Евгения Владимировна.

А Женя?