Не проспать восход солнца

Военное горе не скоро избудешь, но и то правда — живой о живом думает. И уже просят меня люди, просят как Советскую власть помочь открыть школу, похлопотать насчет ссуды для колхоза, обратиться в воинскую часть, а то опять на поле взорвалась мина — трактористы пахать боятся.

Тут меня удивление взяло. Неужели в селе нет своих демобилизованных саперов? Или кто отвоевался, думает, теперь его хата с краю? Поговорили об этом. Нашлись добровольцы.

Поехала к ним в МТС. Мастерские из фанерных щитов, живут люди в куренях, покрытых будыльями подсолнуха. Но храбрятся: тракторный парк себе уже сколотили, прямо сказать — из ничего. Мы против них богачи. Сгоряча пообещала поделиться кой-каким дефицитом. Потом и жалковато стало, и, думаю, заведующий мастерской, Василь Михалыч, обязательно подденет: «Ты, — скажет, — товарищ кандидат, пока округ объездишь, всю Шишовскую МТС раздаришь». Ну ладно, говорю себе: давши слово — держись, а в другой раз — крепись. Побеседовали с трактористами о мерах предосторожности при пахоте. Может, это и не относится к депутатству? Но тогда все относилось.

В этих разоренных селах меня особенно трогало, как люди старались празднично встретить выборы. В избирательном участке и пол-то земляной, но уж выбелена эта хатка и внутри и снаружи и вся плакатами наряжена.

В Щучьем вышел немного смешной и тоже трогательный случай.

Приехали туда вечером. Меня поставили на квартиру к вдове. Ночь лунная, не спится. Уже после двенадцати, смотрю — прошла мимо окон пара. Ну что ж, дело молодое! Минут через пятнадцать — обратно, потом еще раз. Я все думаю: влюбленные провожаются...

Только вот выходят из-за угла две девушки, поговорили все вместе, и та пара ушла, а эти снуют и снуют взад-вперед.

Тут я смекнула. Стало мне как-то и весело и их жалко, что они мерзнут. Поскорей ноги в валенки, оделась, подхожу к ним: «Что же вы, девушки, без гармони гуляете?»

А они заметили, где дверь отворена, сами спрашивают: «Тетя, мы вас не узнали, мы с другого конца (а Щучье — село большое). Это у вас кандидат ночует?»

Я вижу их ошибку, не стала открываться. «У меня, — говорю. — Что, разве дело какое?»

Они перемигнулись. Прошлась я с ними. Одна девушка, побойчей, интересуется: «Тетя, говорят, кандидат — женщина. Расскажите, какая она».

Я говорю: «Такая же, как и мы с вами, обыкновенная».

Чувствую, что девушки мною недовольны, хотелось им что-то особенное услышать. Еще походили вместе. Мне уж вроде и довольно. А как их отпустить? Спрашиваю: «Кто же вас тут заставил прогуливаться?»

Как они взовьются обе: «Никто не заставил! Мы сами, комсомольцы, решили. Будем кандидата всю ночь охранять. Пять смен».

«Идите, — говорю, — девочки милые, спать. Никто вашего кандидата не украдет. Уж как-нибудь я его сама укараулю».

Куда там! Еще больше раздразнила. Сердиться стали: «Это вы, тетя, идите. А нам с вами и разговаривать нельзя. Мы на посту».

Думаю: сказать им, еще не поверят, подымут суматоху ночью. Попрощалась, ушла. Перед утром спросонок взглянула в окно — ходит комсомольский патруль.

И вдруг у меня такая отчетливая мысль: ничего, все правильно. Может, у них это воспоминание будет на долгие годы: «Мы охраняли кандидата!»

Совсем особенный был митинг в Коршеве. Шла я на него с замиранием духа. Тут ведь доверенному лицу прямо-таки делать нечего. Начнет, думаю, рассказывать, как я кулацких гусей пасла. А дед Иван с береговой улицы встанет и пояснит: «Как же, как же, помним. Особливо как Мотька тех гусей упустила. Они, проклятые, на моем огороде капустную рассаду впрах выщипали...» Зайдет речь о тракторной бригаде, тут какой-нибудь давних лет прицепшик, теперь бородатый колхозник, выскажется: «Ругались с ней до хрипоты». И ведь было, было — не откажешься!

В соседской жизни, в совместной работе чего только не бывает. И справедливые друг другу резоны, и пустяшные обиды, и деловые споры, и раздоры через несходство характеров. Всего наберется за долгие годы. А вдруг, думаю, посыплется всякий мусор, как из худого мешка. Вот стыд будет!

Но стыд мне пришлось пережить не от людей, а от самой себя за эти свои мысли. Такая радость, такое торжество было в селе, будто каждый награду получил.

Что говорили на митинге, от волнения почти не слышала. Чувствую — все хорошо, от чистого сердца. Под конец дед Иван взял мою руку: «Мотя, дочка... дочь крестьянская...»

И сам больше ни слова не выговорит, и я ничего ответить не могу. Обняла его, шепчу несуразное: «Прости, дедушка, я с девчонками в «красочки» заигралась». Это у меня всё гуси на памяти. А небось и перина из того пуха давно истлела...

Большие митинги были на промышленных предприятиях: на Евдаковском жиркомбинате, в Лисках, в паровозном депо. Тут рабочий класс. Подробности жизни уже иные, и задачи тоже.

Опять думаю: как много надо охватить! Но боязни прежней нет. Встречи с избирателями меня как на крыльях подняли.

Первый послевоенный созыв начался тяжело. Хозяйство и так еще не налаженное, а тут стихия нас обездолила — засуха.