Не путай клад с могилой

Я не ожидал, что Лада так резко затормозит, и едва не припечатался носом к ветровому стеклу. Машина, словно наткнувшись на невидимое препятствие, замерла посреди дороги. С диким воем, слева и справа, нас обгоняли автомобили. Свадебный эскорт чудом не зацепил нас и не поволок за собой. Лада включила аварийную сигнализацию. Почуявший неладное, профессор заволновался.

– А что такое? – спросил он меня. – Что случилось? Почему стоим?

Лада вышла из машины, открыла заднюю дверь и сказала:

– Выйдите, пожалуйста.

– Почему? – развел руками Курахов. – Почему я должен выходить?

И все же выставил ноги наружу и привстал с сиденья. Мгновением раньше я понял, что произойдет, – за то короткое время, что мы были с Ладой вместе, я успел понять: некоторые ее поступки вполне прогнозируемы.

Она залепила профессору такую звонкую пощечину, что даже мне стало больно. Отшатнувшись, Курахов схватился за лицо, потом сделал несколько шагов к обочине, словно намеревался уйти, но тотчас вернулся обратно; злясь на все вокруг, сел в машину и нервно прикрикнул:

– Поехали! Какого черта мы здесь застряли!

Все, с удовлетворением подумал я, больше ничего подобного он Ладе не скажет.

Мы поехали дальше, без всяких остановок и приключений миновав Симферополь и Джанкой, и за эти несколько часов никто из нас не проронил ни слова. Я полудремал на своем сиденье, сквозь щелочки век следя за дорогой, и совсем некстати вспоминал отца Агапа, который так хорошо сглаживал все конфликты, что изредка вспыхивали в нашем гостиничном дворе.

Тогда я еще не знал, что отец Агап, одержимый желанием спасти свою подопечную, почти сутки назад приехал в Лазещину и, замотав указательный палец на левой руке бинтом, весь день слонялся по крохотному станционному залу, стремясь во что бы то ни стало привлечь внимание преступников, всеми правдами и неправдами увидеть Марину и разделить с ней ее тяжкую участь заложницы.

Если бы я знал, что случится в Лазещине с ним, с Уваровым и Анной, то вся эта нехорошая история закончилась бы намного быстрее.

Глава 37

По своей наивности он долго искал камеру хранения, несколько раз обойдя вокруг станционного домика, потом поднялся по скрипучей и скользкой от слизняков и мха деревянной лестнице на второй этаж, но трухлявая дверь была заперта, и насквозь проржавевший замок убедительно свидетельствовал о том, что эту дверь не открывали уже много лет.

Отец Агап снова взялся за ручку своего нелегкого чемодана и вернулся в зал ожидания, если маленькую комнату с бетонным полом, закопченными и разрисованными стенами и несколькими стульями, сваренными попарно, как в кинотеатре, можно было назвать залом.

Из-за мутного от грязи и наглухо зашторенного изнутри кассового окошка пробивался тусклый свет, и отец Агап в который раз робко постучал в окошко забинтованным пальцем. Шторка распахнулась не сразу, но нервно. Поезда днем через Лазещину не проходили, пассажиров в это время здесь никогда не было, и потому длинноволосый бородатый человек, смахивающий на бродягу, раздражал частым стуком в окошко и вопросами на русском языке.

– Скажите, – робко произнес священник, пытаясь приподнять тяжелый чемодан с утварью так, чтобы его смогла увидеть кассирша. – Где здесь имеется камера хранения?

– Шо ви кажете? – поморщившись, спросила женщина, которую отец Агап не видел из-за непрозрачности окошка и слишком низко расположенного отверстия.

– Я хотел бы сдать на хранение чемодан…

– Нема нiякої камери. Свої речi ховайте самi[7].

Отец Агап не совсем понял кассиршу. Он решил, что ей не понравилась его речь, то есть его русский, который здесь, в Закарпатье, на удивление быстро забыли и почти не понимали. Стыдясь того, что выглядит в глазах женщины неандертальцем, не способным нормально объясниться, он вышел из зала ожидания на улицу.

Сыпал мелкий дождь, и от рельсов, покрытых, словно жирная сковородка, крупными каплями влаги, шел крепкий запах мазута. Горы с мягкими очертаниями, заросшие лесом, словно гигантские кочки мхом, которыми священник любовался утром, теперь скрылись в низкой облачности. Сквозь матовую завесу дождя проглядывали лишь черные столбы с сигнальными железнодорожными фонарями да расплывчатые, как грязевые потеки на стекле, силуэты тополей.

Батюшка положил на мокрую траву чемодан, открыл его, взял кусочек хлеба, лежащий поверх кадила, и, отщипнув немного, положил в рот. Перебинтованный палец мешал ему, нитки попадали в рот, цеплялись к бороде, и батюшка без колебаний ухватил зубами узелок и стал разматывать бинт.

Он не услышал, как по разбитой, затопленной дождями дороге к станции подъехал старый «Фольксваген» и остановился, окунувшись передними колесами в лужу. Молодой человек с впалыми темными щеками и большими неряшливыми усами, которые словно под собственной тяжестью свисали, доставая до подбородка, вышел из машины и, сунув руки в карманы черной куртки из кожзаменителя, пошел к двери зала ожидания. Он кинул беглый взгляд на спину сидящего на корточках священника, обернулся и жестом что-то показал водителю «Фольксвагена».