Не пытайтесь это повторить

Музей как раз выставил новую экспозицию — "Оккультизм в Щедром", и я подумала, что не худо было бы ее осмотреть. Навстречу мне вышла новая сотрудница — Наденька. Она была вампиршей, но в музейных делах разбиралась так же хорошо, как в группах крови.

— О, Тийя! — приветствовала меня она. — Какими судьбами к нам?

— Да вот, гуляю, покупаю подарки близким.

— Это отлично! Хочешь посмотреть экспозицию?

— Конечно. Билет купить?

— Ха-ха-ха! Не ерунди. Идем.

И мы пошли осматривать экспонаты. Было очень интересно, к тому же Наденька своими комментариями делала выставку очень живописной. И тут зазвонил мой мобильник.

— Алло? — Я поднесла мобильник к уху.

— Тиечка. — Я услышала голос мамы. — Тиечка, ты где?

— Сейчас в музее древней истории, а что?

— Тиечка, ты не могла бы поскорее приехать домой?

— Мама, что случилось? С тобой, с папой, с Лекантом?

— Тийя, не волнуйся, но… приезжай поскорее.

Отбой.

— Извини, — сказала я Наденьке. — Что-то дома случилось.

Наденька хоть и вампирша, а перекрестилась:

— Дай бог, чтобы ничего опасного!

И я помчалась домой.

Дома меня встретила тишина. В комнатах, еще сохранивших запахи ремонта, было пусто. Нет, не так: в гостиной сидели родители. Вид у них был похоронный. Я дернулась, как от удара током:

— Мама, где Лекант?

— Не знаю, — прошептала мама. — Когда мы с папой вернулись из магазина, то нашли только… вот это.

И мама протянула мне сложенный вчетверо лист бумаги.

Я развернула его. Почерк Леканта — ровный, правильный, изящный. Он всегда писал первоклассно, я ему даже завидовала…

Во время блужданий в одиночестве, вдали от преданных друзей,

Когда пустые, отраженные облики моих собственных мыслей появляются передо мной,

Да удостоят меня Будды своей милостью

И рассеют мой страх, ужас и трепет в Бардо.

Когда я страдаю под властью плохой кармы,

Да избавят меня от страданий божества-хранители.

Когда Звук Реальности гремит раскатами тысячи громов.

Да станут они звуками Шести Слогов.

Когда меня настигнет карма и нигде нет защитника,

Да защитит меня, молю, Сострадательный.

Когда кармические склонности обрушивают на меня горести,

Да засияет передо мной счастливый чистый свет Самадхи.

"Эта искренняя молитва, несомненно, станет твоим надежным проводником. Можешь быть уверен: она тебя не обманет. Значение этой молитвы велико. Повторяй ее, и к тебе вернется воспоминание; и ты достигнешь осознания и Освобождения".

— Это из "Тибетской книги мертвых", — сказала я, держа в руках листок так, словно он был живым. — Лекант зачем-то выписал цитату из "Тибетской книги мертвых".

— Доченька, — заплакала мама, — чует мое сердце: не поженитесь вы с ним.

— Это неважно, мама, — ровным голосом сказала я, — Важно, чтобы Лекант был жив и невредим.

— Может быть, он еще вернется…

Но Лекант не вернулся.

Я ждала его каждый день, с утра до вечера. Я запустила себя, я перестала есть гипосульфит и аммоний, я не причесывала своих роскошных волос и не натиралась тальком. Родители сохли, глядя на меня. И тогда я вспомнила совет Нищего Духом: когда совсем край придет, идти к священнику Емельяну.

…Я пришла в церковь великомученика Димитрия Солунского сразу после Рождества. Возле храма стояла елка, украшенная фонариками.

— Где я могу найти отца Емельяна? — спросила я у проходящей мимо бабульки.

— Так в сторожке он, чай пьет. Туда вон иди, милая, иди.

И я пошла.

В сторожке было хорошо натоплено. Отец Емельян, тот самый священник, которого я встретила на кладбище в день своих похорон, сидел за накрытым клеенкой столом и пил чай. Я почувствовала, какая исходит от него благодатная сила. Меня бросило в жар…

— Отец Емельян, — тихо позвала я.

Он взглянул на меня и отставил кружку.

— Здравствуй, милая, — сказал он мягко.

— Вы, наверное, меня не помните, — слабея, заговорила я.

— Почему же, помню, — просто сказал священник. — Невмоготу стало, дочка?

— Невмоготу, — опустила голову я. — Я прошу вас отпеть меня. Как положено. Если нужны деньги…

— Не нужны деньги, — сказал отец Емельян и легко, словно молодой, поднялся из-за стола. — Что ж, идем в храм.

Храм был пуст, если не считать старенькой монахини, протиравшей иконы вышитым полотенцем.

— Мать Херувима, — обратился к ней батюшка, — вот, отпевание совершить надо. Ты уж побудь клирицей.

— Как благословите, батюшка, — поклонилась монашка.

Отец Емельян протянул мне зажженную свечу:

— Стой, милая, и молись Богу.

Я взяла свечу и замерла, сосредоточив взгляд на ее ровном желтоватом пламени. И в душу мою полились слова: