Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Следует отдать должное Лесли: именно ей, а не мне, пришла в голову мысль объединить наши области знаний, чтобы вместе написать книгу о миграции в российском политическом пространстве в имперский, советский и постсоветский периоды. Она полагала, что это будет похоже на то, что она сделала в «Движущихся европейцах», книге, охватывающей несколько веков миграции. Она предоставит концептуальную основу и наметит сравнительные перспективы, а я сделаю всю работу по отслеживанию данных, само собой разумеется, делая заметки и переводя русскоязычные источники. Не все сложилось так. Во-первых, мы оба размышляли о концепциях. Например, почти в самом начале я сформулировал различие между управлением миграцией («режимом») и ее осуществлением («репертуаром»), т. е. между «политикой и практикой государства» и «политикой и практикой самих мигрантов», если процитировать ранний вариант неудачной заявки на грант. Это, вероятно, могло бы стать знаменательным вкладом книги в изучение миграции, свидетельствуя о том, что иногда и новички могут наметить новые перспективы. Во-вторых, хотя мы отслеживали мигрантов, установив своего рода водоразделы: Российская империя – СССР – постсоветская Россия, – наше первоначальное представление о том, что следует начать где-то в XVIII веке, не оправдало себя. Во время нашей первой исследовательской поездки в Москву в 2011 году, услышав, как я непрестанно ною о том, сколько всего предстоит сделать, Лесли спокойно спросила: «А что, если мы ограничимся XX веком? – и добавила: – Это все равно даст нам три политические рамки». Действительно, так оно и случилось. На ранней стадии размышлений и чтения источников по миграции в российском политическом пространстве один из нас объявил Лео, что мы намерены сделать. Он ответил сердечным «добро пожаловать, новообращенные, в церковь миграции», что очень обрадовало всех присутствующих. Но что делать дальше? Мы начали свои зарубежные исследования с поездки в Slaavilainen Kirjasto (Славянский отдел) Хельсинкской национальной библиотеки, которая вернулась на свое изначальное место рядом с Сенатской площадью. В 2011 году мы проводили все будние дни в мае-июне в библиотеке, где на открытых полках стояли толстые переплетенные тома «Записок Императорского Русского географического общества», «Вестника Европы», «Отечественных записок» и «Сибирских вопросов», если называть только те, к которым я непосредственно обращался. Если мне нужны были монографии или другие источники в книгохранилище, библиотекари, во главе с жизнерадостной и заботливой Ириной Луккой, извлекали их оттуда. На обед мы с Дэном Орловским отправлялись в кафетерий при финских архивах, в нескольких минутах ходьбы от библиотеки. Дэн, к тому времени уже житель Хельсинки со стажем, составлял нам компанию и по вечерам. Мы также много виделись с Кариной Тимонен, журналисткой на пенсии и старым другом еще с 1973 года. Не хватало только Ричарда Стайтса, на чьем месте в библиотеке в 2010 году была прикреплена памятная табличка, знак всеобщей любви.

Я начал с ходоков – явления малоизвестного, по крайней мере для людей некрестьянского происхождения. От ходоков зависели многие; они могли сообщить, стоит ли переселяться, и если да, то куда. Ходоки нас заинтересовали, потому что, как только государство начало поощрять крестьян из европейской части России к переселению на восток от Урала, оно старалось заинтересовать ходоков, предлагая им стимулы (например, снижение стоимости проезда по железной дороге) к сотрудничеству по официальным правилам. Тем не менее по разным причинам многие – а в некоторые годы и большинство ходоков – путешествовали неофициально («самовольно»). Снова я почувствовал, что нахожусь среди своих, среди «обычных» людей, противостоящих властям, которые пытались их контролировать, но укротить не смогли. Ходоков ни в коем случае нельзя считать политическими борцами; они, как правило, политикой вообще не интересовались. В письменной форме от них сохранилось лишь немногое. Тем не менее здесь присутствует тот безошибочный привкус необузданности, не ощутить который нельзя [Siegelbaum 2013с: 31-58].

«Когда я начал всерьез исследовать ходоков, – писал я, – то предполагал, что, поскольку они сильно зависели от царских комиссий по переселению, <…> их выживание после Октябрьской революции было маловероятным. Я ошибался». Затем я предположил, что «моя ошибка является показательной и говорит о том, <…> как мало внимания ученые уделяли добровольной миграции на большие расстояния в советское время, <…> как будто ГУЛАГ, особые поселения и депортация народов исключали такую возможность» [Siegelbaum 2013: 52-53].