Не родись красивой…

— Мало ли что говорят. Просто не знают его.

— Ну, смотри. Тебе видней. Покорительница. — И улыбнулась. — Правда, откуда это в тебе? Недаром пословица пошла: не родись красивой…

— Мам! — поразилась я. — Считаешь, что я совсем-совсем… уродка?

— Анюта, не говори глупостей. Пословицу-то целиком помнишь: не родись красивой, а родись счастливой.

— Значит, всё-таки я…

— Да красивая, красивая. Не Мадонна, конечно, не Мисс Европа, но вполне…

— Привлекательная и обаятельная, хотела сказать?

— Как раз это и хотела, — кивнула мама. — Не зря замахнулась на такой пост — министр!

— Значит, утверждаешь? Спасибо, Ваше Величество! — Я обняла и поцеловала маму.

Телохранитель

Будильник с вечера я не заводила и, тем не менее, проснулась рано. Конечно, первое, что увидела, — солнечное пятно на стене. До него можно было дотянуться, погладить рукой, даже почувствовать тепло. Митя, верный друг, спасибо! И, пожалуйста, не переживай — я не забыла о тебе. А сейчас, прости, надо позаботиться о Рубике…

Позади пёстрого киоска, того самого, где с веткой пиона ещё недавно поджидал меня щедрый Серёжа, я разыскала картонную коробку из-под каких-то ароматных сладостей. Возвращаясь домой, раздумывала — что лучше: обрезать высокую коробку или оставить как есть? Но сумеет ли Рубик запрыгивать в неё? И лишь когда зашла в кабину лифта, вдруг сообразила: зачем же обрезать, надо просто сделать для него дверь.

Мама была ещё дома. Она удивилась и красивой коробке, и моему энтузиазму:

— Теперь я спокойна — у Рубика будет заботливая хозяйка.

— А ты всё-таки сомневалась?

— Не так, чтобы очень, но ведь иногда ты давала повод для сомнений.

— Ах, мамочка… Ну, так не хотела об этом говорить, но… Ладно, признаюсь. Помнишь, под моей кроватью недавно нашла банку с мелом?

— Ты сказала, что босоножки подмазывала.

Я поскребла под распущенными волосами затылок и огорчённо сказала:

— Никакие, мамуля, не босоножки. Если хочешь знать правду, то я забеливала в подъезде пятна. Да, не удивляйся. Вставала по будильнику в четыре утра и шла белить.

— Неужели — ты? Одна, ночью?! — совершенно поражённая, спросила мама.

— Как видишь. Выходит, не так уж хорошо и знаешь меня. Чего ж тогда говорить о Прошкине! Гришу, может быть, вообще никто не понимает.

— Ладно, беру слова обратно. Не будем о Прошкине. Но ты-то как решилась?

— Да просто. Элементарно. И чего такого особенного? Взяла банку с мелом, кисточку ватную на палке — одна минута, и нет пятен. Больше разговоров. Любой бы мог. Только странно: никого почему-то не нашлось. Гриша правильно говорит: равнодушные все и ленивые. Лишь бы у телека сидеть. Да чтобы коврик у своих дверей был чистый.

— Дочка, всё справедливо говоришь, но до сих пор не верится: одна, ночью! И хоть бы намёк дала.

— В том-то и дело, интересно же, когда тайна. Никто-никто не догадывается… И разве ты пустила бы меня?

— Ни за что!

— Вот видишь! Я так и думала… Мам, а на работу ты не опаздываешь?

— Ох, работа, работа. Нет времени оглянуться, собственную дочку понять. Кажется, и не заметила, когда ты выросла? И почему такая вот стала?

— Не нравлюсь?

— Не говори глупости. Вся жизнь моя в тебе. А видишь, что получается — не знаю по-настоящему, какая ты. Как и Павла… не знала.

Я не дала ей расстроиться.

— Так, может, и министром меня не назначишь? Ведь свои кадры надо знать хорошо. Мамусь! — Я поцеловала её в одну щеку, в другую.

— А какая на самом деле я? Мне и самой интересно. Может быть, в прапрабабушку. Далёкую-далёкую. При Иване Грозном жила. Или даже при князе Владимире. Ты ничего о ней не слышала?

— Господи! — засмеялась мама. — Да отпусти же меня! И правда, с тобой на работу опоздаешь!..

А мне тоже предстояла работа. Большими портновскими ножницами я кое-как прорезала в твёрдом картонном ящике дверь, отогнула её и красным карандашом нарисовала два нуля. Настоящий вход в туалет. Отлично! Всем буду говорить, что Рубик у меня грамотный, умеет читать и… писать. Я радостно засмеялась: да, писать. А ударение в этом слове изменять не обязательно. Кто догадливый, тот поймёт.

Спуститься вниз и набрать песку было делом пяти минут. Вот и готово всё: дверь с нулями открыта, на дне маленькой железной сковородки — жёлтый песочек. И в холодильнике молоко поджидает. Вечером я могла бы всё выпить, но помнила о Рубике и немножко оставила в кружке…

На последнем этаже я вышла из кабины лифта, и тотчас где-то по радио пропикали сигналы времени — 8 часов. Не спит ли?.. Ничего, усмехнулась я, может и открыть министру экономики.

Точно: засоня. Дверь открыл лишь после третьего звонка. Однако я ошиблась. На самом деле «засоня» отмывал в ванне руки. И было, от чего отмывать. Такой сочной, жирной грязи я никогда не видела. Чёрная, даже с каким-то фиолетовым оттенком, грязь широким блином лежала на сетке неглубокого деревянного ящика, который стоял на краях таза с водой.