Не родись красивой, или Точка опоры

– За вашу память, – сказал он негромко.

– Спасибо.

Максим допил вино и встал из-за стола.

– Девочки, вы меня извините, – сказал он. – Мне нужно еще поработать. Ира, в город уже поздно возвращаться, я предлагаю переночевать у нас.

Подруга бросила на меня растерянный взгляд.

– Ну, если не стесню…

– Нет, нет! – подхватила Элла предложение мужа с такой радостной готовностью, что я поняла: спать сегодня нам не придется. Слишком много невыясненных вопросов осталось впереди.

– Не стесните! У нас есть свободные гостевые комнаты.

– Ну, тогда спасибо.

– А утром все вместе поедем в город, – с воодушевлением продолжала Элла. – В гостиницу наведаемся, и вообще… Правда?

– Правда, – ответил Максим.

Промокнул губы льняной открахмаленной салфеткой, бросил ее на стол, еще раз повторил:

– Извините.

И пошел вниз по лестнице.

Хлопнула входная дверь. Я вылезла из-за стола, и, пользуясь тем, что Элла вовлекла Иру в разговор, неторопливо подошла к окну.

Из калитки вышел Максим в своей походной куртке и перешел через дорогу. Остановился у ворот соседнего дома, поднял руку, надавил на кнопку звонка.

Через минуту дверь открылась. Максим скрылся за высоким забором дома бывшего военного хирурга. Совет в Филях, надо полагать.

Так я и знала.

Почему-то меня терзали мрачные предчувствия.

* * *

На следующее утро Толик вез в Москву трех непрерывно зевающих дам.

Зрелище было мало эстетичным, и Толик с удивлением посматривал на нас в зеркальце.

Как я и предполагала, мы проговорили всю ночь. По своим спальням разошлись в районе четырех утра, а в восемь уже ехали в город.

Генриэтта опаздывала в школу.

Не знаю, интересует ли вас моя биография, но меня она по понятным причинам крайне интересовала.

Выяснилось следующее.

Меня действительно зовут Анной. Имя мне дали в честь моей бабушки с отцовской стороны, которая меня нежно любила за то, что я была на нее очень похожа. Только не внешностью, а характером.

И еще за то, что я была неглупым ребенком и всю жизнь прекрасно училась.

С Ирой мы жили в одном дворе, и наши родители некоторое время поддерживали приятельские отношения.

Затем родители Иры разошлись и разменяли квартиру. Но мы с подружкой не потерялись.

Мало того, что мы ходили в одну и ту же школу и учились в одном и том же классе. Оказывается, мы даже сидели за одной партой!

– Не узнать меня после этого было бы с твоей стороны просто свинством! – сказала Ира, подводя итог нашей встрече.

– Еще бы! – огрызнулась я. – Ты мне глаза намозолила! За столько-то лет!

Окончив восемь классов общеобразовательной школы, мы с Иркой дружно поступили в саратовское музыкальное училище.

Правда, здесь наши пути-дорожки разошлись.

Я поступила на фортепианное отделение, а Ирка на отделение струнных инструментов. Она была скрипачкой.

Впрочем, наша дружба не распалась. И после училища мы решили поступать в консерваторию.

Что и сделали, выбрав для себя славный город Питер.

Консерваторию мы закончили, вернулись домой и стали преподавать в родном музыкальном училище.

Так прошло три года.

Замуж мы не вышли и катастрофой это не считали.

Какие могут быть личные катастрофы в двадцать пять лет?!

Личные катастрофы в моем понимании случаются только после сорока! У женщин, разумеется.

Мужчина, как ни обидно это признавать, пожизненный потенциальный жених.

Объединяла нас с Иркой не только детская дружба, но и схожие семейные обстоятельства.

Мой папаша, так же, как и Иркин, слинял в неизвестном направлении, когда мне было лет десять.

Мама, преподававшая в школе литературу и русский язык, ударилась в религию.

Конечно, это не очень красиво, но маму я почти не помню. Надеюсь, что в будущем этот пробел каким-то образом восполнится. Правда, сделать это теперь будет непросто, потому что моя мама год назад вышла замуж за англичанина и переехала на постоянное место жительства в графство Кент.

Это обстоятельство сильно возвысило меня в глазах Эллы, и почти компенсировало мою еврейскую фамилию «Беркович».

Но в моем еврейском происхождении оказались и некоторые плюсы.

Плюсы были связаны с бабушкой, уехавшей в Израиль в начале девяностых.

Нужно сказать, что моя бабушка, Анна Львовна Беркович, была профессиональной художницей. В Саратове она преподавала в Педагогическом училище, почему-то на отделении народного костюма. Выставок не устраивала, но писала много. В основном, для души.

Уехав в Израиль, бабушка прихватила все свои картины.

Сначала она попыталась устроиться на какую-нибудь государственную службу. Хотя странное государство Израиль и платило пенсии российским иммигрантам, не работавшим на страну Израиль ни одного дня, бабушка моя была особой колоритной, жизнерадостной, полной сил, и сидеть на шее у новой родины не пожелала.

Однако все ее попытки найти работу позорно провалились.

Во-первых, бабушка очень плохо владела государственным языком, ивритом. А это довольно важный пункт при заполнении рабочей анкеты, несмотря на то, что по-русски в Израиле говорит шестьдесят процентов населения.

Во-вторых, подкачал возраст. Найти работу в шестьдесят лет трудно в любой стране мира.