Не родит сокола сова (Сборник)

Глаза молодухи быстро скользнули по выжелтевшим, застиранным вышивкам, прибитым над койками: на вышивке гладью сидела у камышевой речки сестрица Аленушка, и нежно терся о ее колени белый козленок, – стало быть, братец Иванушка, заколдованный Ягой-костяной ногой; а на вышивке крестиком миловались на чудо-древе две диковинные птицы с яркогубыми человечьими лицами, у одной из перьев высовывались настырные девьи груди. Рядом с вышивками красовались узорно выпиленные рамочки с домашними фотографиями. Там среди выжелтевших карточек свежо и нарядно посвечивало армейское фото Алексея, снятого в парадной форме с крылистыми погонами и автоматом в руках. Молодуха порывисто встала из-за стола, подошла ближе, вгляделась в карточку, и глаза ее азартно взблеснули, на губах заиграла счастливая улыбка, — красовитый парень, кровь с молоком. Карточка, втиснутая под рамку поверх стекла, гляделась чужеродно среди темных, забородатевших лиц, среди девок и баб, гладко причесанных, уложивших косы венчиком и, видимо, боясь моргнуть, выпучивших глаза; среди старух в семейских староверческих кокошниках, цветастых сарафанах, с янтарными корольками на шеях, и даже среди ребятишек в пузыристых шкерах, стриженных наголо, подсаженных на завалинку, на лавки, табуретки, — за спинами лучисто теплеют избяные венцы, а в глазах ребятишек вековечное ожидание дивной пичужки, которая так и не вылетела из аппарата… а жизнь пролетела. Трех чад мать похоронила, и остались от них лишь эти линялые карточки да смутное материно переживание: вроде и вина, какую мать глушила в себе законным оправданием, – хворые родились, не жильцы на белом маятном свете, вот и прибрал Господь, чтоб не мучились, и поселил их ангельские души в холе и неге подле Своего Престола.

— В этой избе, Марусенька, столько слез пролито, сколько хлеба не едено, — вслед за молодухой оглядев горницу, вздохнула мать, будто разом увидев жизнь, какая ни шатко ни валко, а то чуть не скоком прошла в амбарном срубе. — Победовали, девонька, хлебнули мурцовочки по самы норки. В войну ребятишки и собак на огороде обдирали. Досталось… Ноне-то вам чо не выходить замуж — не голодные, и голь есть чем прикрыть. А вот мне-то, девонька, каково было, когда нас у тяти восемь девок наплодилось, только успевай приданное сбирай. Тогда же как жили бабы-то: лето робишь, зиму с брюхом ходишь. Там уж не до приданого, голым бы задом не сверкать и то ладно. Юбку таскашь, чиненна-перечиненна на сто рядов, сетью наскрозь светится… Чулки новы, а пятки голы. У нас-то и хозяйство было, а всё по летам батрачила. Да к своему же будущему свёкру и нанималась — то на покос, то на молотьбу. А хлеб начинаем жать, так от темна до темна и дуешь, не разгинашься. Бывалочи, аж в глазах тёмно. Снопы с суслон увяжешь, глянешь, а суслон качатся перед глазами, будто пьяный.

— Тяжело, конечно, жили,—поддакнула молодуха, с жалостливой улыбкой поглядывая на мать.

— Ну да и то сказать, жили, не тужили: и пели, и плясали похлесче нонешнего. Здоровье-то конско было. Мантулили до темна… Вечером так пристанешь, вроде уж душа с телом растается, тут бы до подушки доткнуться, ан нет, подчепуришься мало-мало и на поляну. А там… раздайся народ – пляска идет…

— Там, наверно, с отцом и познакомились? — игриво, чуть ли не с подмигом, спросила молодуха.

Мать не ответила, как бы не в силах вырваться памятью из далеких времен, и почему-то помянула свою ближнюю подружку Варушу Сёмкину.

— Ну, я-то еще ладно, а вот Варуша Сёмкина, та-то, девонька, помотала сопли на кулак. Ногота, босота… Мать у ей горбатенька уродилась, где-то Варушу прижила, вот на пару горе и мыкали. То в няньках, бедная, пристроится — не харчисто, да жить можно, а то прижмет, дак и с матерью, Царство ей Небесно, котомочки в зубы и пошли щелкать по дворам, куски собирать. Слава Те Господи, мир не без жали – полны котомы набирали, особливо ежли ярманка либо престольный праздник. Кто побогаче, случалось, и копейку сунет – помолись за его здравие да за упокой родителев. Как-то о досельну пору не в зазор было кусочничать, милостыню собирать. Я и сама маленька, как у нас изба сгорела, ходила по дворам, на погорельщину собирала…

— Как она сейчас-то поживает?