Не родная кровь [СИ]

Неразбериха и откровенный повсеместный бардак потрясли Трошина до глубины души. Он и не предполагал, что в регулярной армии такое возможно, особенно в условиях войны. Складывалось впечатление, что командование на всех уровнях плохо понимает, что делает и что вообще надо делать. Всё более-менее держалось на исполнительности младших командиров, и если бы не они — армии просто не существовало бы как таковой, а была бы толпа вооружённых мужиков толком не желающих никому подчиняться. Привыкли на «гражданке», что каждый сам себе умный и знает как надо лучше. А то как же! Будут тут ещё всякие вояки указывать, что и как делать, да ещё требовать неукоснительного исполнения приказов.

Основную часть времени солдаты проводили в промороженных окопах, периодически отогреваясь в блинд ажах. Все жили ожиданием ещё далёкой весны и тепла, и постоянно мусолили абсурдность ситуации: мужики защищают город, а семьи многих и многих защитников находятся под контролем федералов.

На самом деле официально запрещалось обсуждать это. Но не привыкшие к безусловному подчинению люди плевать хотели на такие приказы, желая только одного: безопасности для родных и воссоединения с ними. По этой причине перебегали на сторону противника едва ли не толпами. И это стало для Трошина настоящим откровением. Он-то думал, что один такой умный, а оказалось…

Вот тебе, бабушка, и всё добровольчество, которое идеологи от оппозиции пытались возвести чуть ли не в ранг народного движения. На самом-то деле мужики нашли лазейку: если не выпускали из города, то хотя бы таким способом пытались вырваться к своим семьям.

Командование оппозиции не сразу осознало ошибку, долго раскачивалось, размышляло, не перекрыть ли выход совсем? Как в этом с лучае поведёт себя армия? Вдруг войска взбунтуются?

А если не перекрывать, то федералы получают козырь, о каком можно только мечтать. Да уже получили, чего уж там!

В конце концов, выход перекрыли вообще всем гражданским.

Армия не взбунтовалась.

Командование выдохнуло с облегчением: на этот раз обошлось.

Разумеется, рядовые, младшие и средние офицеры не подозревали о подобных сомнениях высшего командного состава. В противном случае последствия могли быть весьма плачевными для оппозиции.

Федералы на полную катушку использовали ситуацию, обрабатывая сомневающихся путём разброски с вертолётов листовок, а на иных участках с помощью громкоговорителей. Предлагали переходить на сторону законной власти, обещали амнистию и возможность немедленного воссоединения с семьёй.

Чаще всего перебежчиков ловили свои, сильно избивали и содержали как военн опленных, создав почти невыносимые условия. Многие обмораживались, простывали, болели и умирали. Но дезертиров не убавлялось. Тогда по приказу командования их начали расстреливать перед строем.

Это быстро привело к нужному результату.

О таких случаях много говорили, как и о том, что вот-вот создадут штрафные части, где вину придётся «смывать кровью», как в Великую Отечественную.

Ещё много говорили о необходимости соединения с Северо-восточным фронтом Объединённой Оппозиции. Но для этого требовалось массированное наступление войск фронта либо защитников города для прорыва блокады федералов.

Такое наступление, ходили слухи, готовилось на начало весны. А пока противники взаимно обрабатывали позиции миномётным огнём, иногда артобстрелами и залпами реактивных установок. Позиционные, скоротечные столкновения стали привычными и порой переходили по нынешним меркам в затяжные — два-три дня, бои.

Фёдор улучил момент в один из таких боёв.

Атака его роты захлебнулась — нарвались на плотный заградительный огонь, потеряв едва ли не половину личного состава убитыми и ранеными. Началось беспорядочное отступление.

Трошин упал в глубокий снег. Сердце бешено колотилось. Сказывался стресс от боя, опасение быть заподозренным в желании переметнуться к врагу и пристреленным прямо тут же — а чего возиться, тащить назад, когда там тоже расстреляют! Сюда же примешивался страх нарваться на пулю уже от федералов. Те в горячности не сильно-то станут разбираться. Грохнут и все дела.

Постепенно перестрелка утихла.

Тишину заснеженного поля разрывали стоны раненых.

Фёдор приподнялся, осматриваясь, и увидел, как иные отчаянно цепляясь за жизнь, ползли в сторону своих, пятная снег кровью.

Показались фигурки солдат федералов. Они быстрыми перебежками перемещались, часто залегая, стремясь к месту, где оппозиционеров накрыл кинжальный огонь, где лежали раненые, где могли остаться карты с обозначением минных полей и дислокацией войск.

Трошин вновь рухнул на снег, учащённо дыша, испытывая сильный страх: сейчас Судьба решит — жить ему дальше или умереть прямо здесь, в этом снегу; станут враги друзьями или оставят коченеть бездыханное тело.

Весной оно начнёт разлагаться и вонять тяжёлым трупным смрадом…