Не родная кровь [СИ]

— Я что, в монастыре? — спросил он.

— Нет, — улыбнулась Мария. — Вы у нас дома. Мы живём при церкви, где батюшка совершает богослужение. Отдыхайте пока, сил набирайтесь. Потом всё узнаете.

Женщина ушла.

Трошин прикрыл глаза, думая смятенно:

«Дела! Во, куда занесло меня! А ведь я не верю ни в чёрта, ни в Бога. Как же я сюда забрёл почти в полном беспамятстве? Каким-то высшим силам вздумалось доказать, что я неправ? И они решили направить меня на путь истинный? Какая ерунда… А может и нет. Только мне, грешнику, всё равно прощения не видать. Иисус говорил распятому разбойн ику, что тот в рай попадёт. Так ведь душегуб раскаялся, а я не собираюсь, не верю я и на крест не тороплюсь. У меня другие планы».

Через три дня Фёдор смог встать с кровати и сделать несколько неуверенных шагов. За эти дни он познакомился с батюшкой, как его называла Мария. Он сам представился отцом Николаем.

У Трошина о нём сложилось мнение как о человеке рассудительном, спокойном, добром. И всё же Фёдор чувствовал себя скованно. Он не привык быть кому-то обязанным, хоть здесь ни словом, ни взглядом не давали повода думать так.

Однажды между отцом Николаем и Трошиным случился разговор, после которого Фёдор решил твёрдо: пора уходить. Нет, его не гнал никто, но сам разговор оставил неприятный осадок на душе. Наверное, тем, что священник был прав в своей незатейливой простоте, в доводах, идущих от сердца.

Фёдор давно знал, что спорить с такими людьми трудно. Они свято уверены в своей правоте, их ничем не проймёшь, а все остальные, по их мнению — просто заблудшие овцы и их нужно вывести на свет Божий.

Разговаривали о войне.

Отец Николай спросил:

— Скажите мне: есть теперь или нет христолюбивое воинство?

— Не знаю, — ответил Фёдор. — Вряд ли.

Он не хотел разговаривать об этом, но из признательности за спасение, вежливо и по возможности непринуждённо поддерживал беседу.

— Вот и я не знаю, — вздохнул священник. — Я вижу один народ, разделённый злой силой. Испокон веков русский воин знал и чувствовал, что служит делу важному и хорошему. Это всегда освящалось и возвеличивалось. Сейчас же всё забыто, а творимое зло противно Божьим заповедям.

Трошин согласно кивнул и сказал:

— Религиозный ореол, когда-то окружавший войны и военных в глазах толпы, теперь исчез, это так. Но ведь к этому шло уже давно. Сейчас те, к ому поневоле приходится воевать — воюют, будто каторжники прикованные цепями к своей тачке. О каком тут военном духе и боевых качествах, а тем более об освящении и возвеличивании можно говорить!

Священник поддержал:

— Хоть война есть безусловное зло, всё же можно оправдать войну освободительную против захватчиков. Но как оправдать войну гражданскую, когда убийство своих соотечественников становится способом достижения победы? Как обратить заблудших к Богу, открыть им глаза? Какой молитвой?

— Эх, отец Николай! — вздохнул Трошин. — Если бы молитвой действительно можно было что-то сделать!

Священник пристально посмотрел на собеседника и спросил мягко:

— А разве нет?

— Не стану говорить за всех, но я не верю, что наш мир управляется божественным началом жизни. Есть химические, физические и иные процессы, в результате которых появилась Вселенная. И всё же я гот ов на минуту допустить существование Бога. Что мы видим в этом случае? Бог, если он есть, давно отвернулся от нас — с тех самых времён, как мы распяли Сына его, — ответил Фёдор убеждённо. — Даже ангелам нет до нас дела. Они никогда не спустятся с Небес на поле боя к страдающим от ран, чтобы облегчить их муки. Ангелы побоятся запачкать ноги и белоснежные крылья в крови, в блевотине, в разорванных кишках и говне… Не нужны мы даже этим серафимам.

— Вы заблуждаетесь, — улыбнулся священник.

«А то как же! Конечно, заблуждаюсь, — подумал Трошин без какого-либо раздражения. — У вас, у богословов, это убойный аргумент для неверующих, когда возразить нечего. Мол, только вам известна истина. Все остальные — заблуждаются».

А вслух он сказал:

— Отец Николай, при всём уважении, но если зло существует, то значит, Бог не может или не хочет ему помешать. Разве не так?

— Нет, Фёдор, не так. Господь дал человеку свободу выбора. Но за эту свободу и спрос серьёзный. Бог не может по своей прихоти вмешиваться в Творение своё, поскольку оно совершенно изначально, в нём нечего исправлять. Это люди, получившие свободу выбора, как неразумные дети не ведают что творят, а потом ничтоже сумняшеся сваливают свою вину на Бога — как Он мог такое допустить?! Очень удобная позиция, не правда ли: творить, что вздумается, ни за что не отвечать, а перекладывать ответственность на других?

Ошибочно молиться Ему о прямом вмешательстве. Желающие этого, принижают величие Господа, приравнивая Его к любому земному правителю, вольному распоряжаться своими подданными и менять законы по своему капризу.

— А может быть, Бога нет вовсе? — осторожно спросил Трошин, не зная, как отреагирует священник.

Но тот остался невозмутим и ответил ровно: