Не романъ

Среди деревьев, с восторгом прислушиваешься к шороху неподалёку, понимая, что за тобой с лукавой улыбкой присматривает волк или кабан глядит исподлобья. Его напускное недовольство обманет навряд, а брызгая крепким духом на тропу, поросёнок не гонит прочь, но лишь посылает дружеский привет.       И только при виде следов человека, обливаешься страхом, ибо, почти всегда, он – источник неудовольствий и бед. От того ли, что и сам таков, – среди подобных себе, ты всегда напряжён, в ожидании подвоха, вмешательства или просьб помочь в том, что ненужно, неинтересно. Как и твоё сокровенное, которое также без надобности и ближним, и дальним.

Проезжающий экипаж ненадолго загораживает собою солнце, и после скоро проходящего сумрака, свет кажется намного ярче, чем он есть в самом деле.

      Посреди кормушки, с видом пресытившегося всем гурмана, сидит, задумавшись, синица. «Что бы мне ещё съесть такого?» – кажется, спрашивает она себя. Дерево рядом отряхивается вдруг, как мокрый пёс, разбросав вокруг себя капли воробьёв. Уловив замешательство, шумное многочисленное семейство теснит синицу, и принимается поглощать всё, без разбору и стеснения, сочтя полезной, да питательной любую пищу в мороз. Спустя минуту, разбуженный суматохой издали, является поползень. Не привыкший ущемлять себя, он живо расталкивает воробышей51, чтобы вырывать лакомые куски прямо из-под носа, а подчас и из клюва, на лету.

Не успев насытиться, воробьи вновь тесно ютятся друг к дружке промеж ветвей туи, словно нанизанные часто, серые пушистые новогодние шары. Вчерашнее, смёрзшееся, им не по силам. Синице? Та тоже недостаточно сноровиста. Усмехнувшись на весь лес, поползень, по-разбойничьи присвистнув, и словно иглой швейной машины с вечной чугунной талией, исстрочил ледяной лоскут вдоль и поперёк, раздробив его на мелкие звёздочки. Накрыл стол воробьиной детворе и семейной паре синиц, а сам, не ухватив в уплату ни крошки, с тем же посвистом взлетел на сосну.

Мы живём по своим странным меркам, называя их человеческими, чаще ищем выгоды, нежели сердечности, не умея, не пытаясь придать им черт и признаков доброты. Так ли? Так ли живём?

– Така-так… така-так… така-так…

Рама

«Мама мыла раму…»

Из старого букваря времён СССР

– Что за ерунду ты смотришь? Жужжат, пылят… не надоело?

Отвечать было не то, чтобы недосуг, просто казалось немыслимым оторвать взгляд от экрана. То, что происходило там, встряхнуло слежавшуюся в решете воспоминаний мукУ тех мук, что овладевали мной долгие годы, и всё ещё давали о себе знать, как старые раны перед непогодой. Обладая завидной памятью, они ныли, тревожа собой, причиняя зримые, видимые со стороны страдания. Чтобы не раздражать домашних кислым видом, я свистнула собаке, и под этим предлогом вышла, дабы побродить, не будучи принуждённой отвечать на вопросы, а себя потешить сладкими думами о неслучившемся или сбывшемся лишь наполовину.

Первые гонки на мотоциклах, среди дюн и сосен настигли меня в родном Вентспилсе. Поджарые, жилистые парни, приникшие к ревущему до хрипоты, худому зверю, не успокаивали его, но подзадоривали, шепча на ухо нечто, слышное и понятное лишь им обоим. Словно гарцуя на норовистом коне, гонщики устремлялись к очередному виражу, отбрасывая на стороны волны песка, парили в голубоватых облаках надорвавшегося турбонаддува, брызгая прозрачными струями, что обильно стекали из-под шлема, смывая пыль со впалых щёк.

      Оказавшись в плену очарования описанного образа, я не расставалась с ним, пока не увидела однажды двухэтажный сарай мотоклуба, из ворот которого по доске, как по пандусу, один за другим выкатывали в кузов грузовика мотоциклы.

Вокруг сновали мальчишки, парни и мужчины. Быстро сообразив, кто из них главный, я подошла и заявила:

– Хочу заниматься мотоспортом!

Руководитель клуба, некрасивый неряшливый доходяга с подведёнными пылью голубыми глазами, опешил, и переспросил:

– Вы не ошиблись? У нас?! Мотоциклом?

– Да! – Кивнула я головой и услышала дикий хохот. Смеялись все: и мальчики, и юноши, мужчины постарше невежливо прыскали в кулак.

Вместо того, чтобы, как и положено девочке, расплакаться да убежать подальше от этих невеж, я насупилась и спросила:

– Когда приходить?

Доходяга пожал плечами и проговорил:

– Ну… завтра, наверное, в пять.

– В пять утра? – Уточнила я.

– В пять вечера, – Ответил он, воздев к небу пыльные брови.

Не знаю, насколько всё было подстроено, но на следующий день в мотоклуб явились все, кому хотелось стать свидетелем того, с каким треском и позором меня выставят. Сославшись на недостаток машин, мне было предложено подготовить мотоцикл самостоятельно, собрав его из имеющегося хлама.

– Вот, всё, что есть, – Сообщил руководитель клуба, указав на коричневую от ржавчины раму. Если отчистишь…

– Да, как нечего делать! – Бодро заявила я и, вооружившись наждачной бумагой, начала действовать.