Не самые хорошие соседи

— Я люблю вас, — шепчу я и смотрю на них по очереди: Бьянка, Вильям, Белла.

Слезы останавливаются, когда появляется доктор Ариф, лицо его серьезно.

— Я хотел бы поговорить с вами.

Я иду за ним в коридор, и у меня подкашиваются ноги. Он открывает дверь, и мы заходим в соседнюю комнату.

— Присаживайтесь.

Я сжимаю руками колено.

— У Бьянки резко повысилось давление, — говорит Ариф, — нам с трудом удалось ее реанимировать.

— Но почему…

Хочу ли я это знать?

— К сожалению, рентген показал, что небольшие кровоизлияния в мозг продолжаются.

Я качаю головой. Пусть он ничего больше не говорит.

— Мне очень жаль, — произносит Ариф.

Я не понимаю. Совсем недавно Бьянка была в сознании, я с ней разговаривал.

— Что это может означать? — спрашиваю я.

Доктор Ариф делает глотательное движение. Мои руки начинают трястись.

— В нынешнем положении мы ничего не можем сделать. Нужно ждать и наблюдать.

— Но должно же быть что-то, что ей поможет! А нельзя сделать еще одну операцию?

— К сожалению, риск слишком велик. При операции придется пожертвовать относительно большим участком мозга. Оно того не стоит. Бьянка никогда не сможет ходить или говорить. Когнитивные функции тоже будут серьезно нарушены.

Как объяснить это детям? Ничего нельзя сделать.

— То есть остается только ждать? — спрашиваю я. — Снова ждать?

Ариф закрывает глаза:

— Я очень вам сочувствую.

Я смотрю на него, и картинка перед моими глазами распадается на части, я вижу звезды и тени. А потом провода обрываются, и все погружается во тьму.

32. Жаклин

До катастрофы

Лето 2016 года

— За именинницу! — крикнул Петер и ткнул в небо бутылкой с пивом.

Я то радовалась, что он вернулся, то ненавидела себя из-за того, что пошла на попятную. Хотя сейчас рядом был, по крайней мере, хоть кто-то, кто принимал меня в расчет и говорил, что я ему нравлюсь. Сад наполнился поздравлениями и смехом.

После долгих препирательств Оке и Гун-Бритт согласились перенести свою ежегодную встречу соседей. В этом году день двора пройдет зимой.

— Ура тридцатилетней! — подняла бокал Барбара, моя бывшая коллега по работе в почтовой компании «Бринг». — За тридцатник! Всех благ!

Я выпила, а Барбара так громко рассмеялась, что под безвкусной блузкой с фиолетовыми воланами, явно из каталога «Эллос», заволновались огромные шары.

— Ты — золотая, — сказала она, и мы чокнулись.

Это было понятно только нам двоим. У Барбары удивительная особенность восприятия: каждого человека она видит в определенном цвете. Прошло семь лет с тех пор, как я устроилась в «Бринг», но до сих пор помню запах застоявшегося горячего воздуха в цеху, куда сотрудница бюро трудоустройства отправила меня сортировать гигантские груды писем. Персонал там состоял в основном из полуживых мужиков, которые ржали, когда испускали ветры, и заливались краской, если я у них что-то спрашивала. Барбара стала моим спасением. Она подошла ко мне, взяла за руку и тихо сказала:

— Ты, наверное, совершенно особенная. Ты золотая.

Я никогда раньше не слышала о людях, в сознании которых каждый человек обладает собственным цветом. Барбара многому научила меня во время этой моей работы на родине. Первой работы, за которую я не должна была благодарить собственные ноги или грудь.

Мне было уже тридцать два, а я даже не представляла, что можно вставать в шесть утра, терпеть, когда хочется в туалет, и пить кофе по расписанию. А еще бегать как безумная вверх-вниз по лестницам, засовывая в почтовые щели пачки никому не нужной рекламы. Это была настоящая работа, не имевшая никакого отношения к подиумам и похотливым фотографам.

— Ты дико красивая, — часто повторяла Барбара. — Безупречная. Просто мечта.

Иногда она вдруг останавливалась, хотя еще секунду назад куда-то бежала, — стояла и пристально меня рассматривала, не хватало только отвисшей челюсти.

— Прекрати! — просила я.

— Ты как из другого мира, — бормотала Барбара.

Мы вместе обедали в крохотной столовой после разбора дневной почты. Ее бутерброды с сыром, мармеладом, инжиром и грецкими орехами все сотрудники считали кулинарной классикой.

— Ты здесь долго не задержишься, — говорила она. — Такие, как ты, не задерживаются в подобных местах.

— Чушь.

Я не считала себя лучше других. Когда-то я ходила по подиуму с сумками крутых французских дизайнеров на плече. Теперь я бегала по подъездам, таская на том же плече огромную торбу, набитую открытками и счетами. Надо делать то, что можешь и должен. Я всегда мечтала только об одном — выжить и чтобы кто-нибудь меня любил.

— Черт, ты же была моделью и актрисой! — восклицала Барбара.

— Это была очень маленькая роль, я была скорее в массовке.

— Прекрати себя принижать, — говорила Барбара, зажав в зубах сигарету, пока мы крутили педали тяжело груженных велосипедов.

Наверное, мне надо было познакомиться с Барбарой раньше…

— Как же давно все это было, — сказала она, когда мы снова встретились на моем сорокалетии.