Я быстро поднимаюсь по каменной лестнице на углу площади, но вдруг из какой-то двери появляется полицейский в форме и встает у меня на пути.
— Петер?
Я складываю руки, как будто защищаюсь от дождя. Мне надо отклониться, чтобы увидеть его лицо.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он. — Я слышал, дело закрыли.
— Мне нужно поговорить с кем-то из следователей, — отвечаю я. — У меня есть новые сведения. Есть свидетель, который…
Не слушая, он берет меня за руку и ведет обратно вниз по лестнице к переходу.
— Что ты делаешь?
Я озираюсь по сторонам, но кто станет помогать человеку, которого полицейский поймал недалеко от вокзала.
Его огромные ботинки ступают по лужам, не разбирая дороги. Он ведет меня к воротам за голубым зданием банка.
— И что, оно того стоило? — спрашивает он.
— О чем ты?
Дождь бьет его по лицу, но он этого как будто не замечает. Даже не моргает.
— О Жаклин. Оно того стоило? Конечно, с ней хочется переспать, но Бьянка мертва, а твои дети потеряли мать.
— Заткнись! — говорю я.
Петер стреляет в сторону слюной сквозь сжатые зубы.
— Если бы ты держал член в штанах, ничего бы не случилось! Как ты потом объяснишь это детям? Папа трахнул тетю-соседку, и она убила маму? Зачем она была тебе нужна? Ты же знал, что она не свободна!
Он ослеп от ревности.
Я пытаюсь объяснить:
— Я никогда не спал с Жаклин. Один раз в новогоднюю ночь мы поцеловались, это была совершенно идиотская ошибка, не более. Я никогда не стал бы рисковать собственной семьей. Поэтому давай ты меня сейчас отпустишь?
Петер вытирает рукой мокрую челку и смотрит на меня внимательно:
— Ты жутко выглядишь, и от тебя несет алкоголем. Радуйся, что я не дал тебе пойти в полицию. Тебя бы забрали за езду в пьяном виде.
Сквозь дождь я вижу криво припаркованный «вольво», двумя колесами заехавший на тротуар.
— Но я должен с кем-нибудь поговорить! Бьянку сбила не Жаклин. Это был Ула. Мой коллега видел его. Они должны возобновить следствие!
Петер закладывает пальцы за ремень.
— Ты ни фига не понял.
Он источает фальшивую жалость.
— Ты ведь не знаешь, что случилось на этом вашем празднике, да? — спрашивает он.
Во мне как будто что-то останавливается. Я прикасаюсь рукой к груди.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы с Жаклин переписывались в тот вечер, когда остальные веселились. А после ночной смены я поехал к ней домой. Вот тогда Фабиан и проговорился. Понятно, я не должен был ничего знать.
— Что знать?
Петер замолкает.
У меня во рту появляется привкус гнили.
— Фабиан был в ужасе, боялся, что его отправят в исправительное заведение. Пытался убедить меня, что Белла наврала и все придумала. И надеялся, что я помогу ему выбраться из передряги, если что.
— Какой передряги? О чем ты?
Дождь набирает силу, и Петер начинает кричать сквозь шум:
— Фабиан не первый раз делает такое. В прошлый раз это тоже было у соседей. С внучкой Бенгта.
Я поднимаю лицо к небу, и на меня наваливается стена яростного ливня. Перед глазами встает страшная картина. Белла и Фабиан на детской площадке. Что он сделал?
63. Фабиан
Нас не пригласили на праздник двора. Мне-то этот праздник по барабану, но маму жалко.
У нас в младшей школе было правило: если тебе устраивают день рождения, ты зовешь либо всех, либо никого.
Вильда отмечала день рождения в апреле, и ей устраивали не просто детский стол, а настоящую вечеринку с танцами и игрой в «русскую почту»[29]
. Я, как и все в классе, получил пригласительную открытку. Вильда соблюдала школьные правила. Но в тот же вечер нам позвонила ее мать — какой-то крутой адвокат и член родительского совета школы. И объяснила, что я могу прийти при одном условии: со мной должна быть мама. Потому что «мы не можем нести ответственность за Фабиана».Мама пришла в ярость, но потом испугалась, что мне будет хуже, если она скажет им все, что думает. За несколько часов до праздника у меня разболелась голова и стало гореть все тело. Я сказал маме, чтобы она позвонила им и предупредила, что мы не придем.
А через две недели из школьной раздевалки пропал самый крутой подарок Вильды — белые кроссовки «Найк» с золотыми шнурками. Их так и не нашли.
Но все равно это было хорошее правило. Приглашать надо либо всех, либо никого.
Пока все развлекаются в саду у Оке и Гунн-Бритт, я бесцельно нарезаю круги на велике. От доносящегося смеха у меня сводит живот. В какой-то момент в общий двор выходят Микки и Оке. Старик зажигает отвратительную сигару. И тогда я уезжаю подальше, через туннель на площадь.
Последняя неделя летних каникул. Скоро опять в школу. Радует только то, что там снова будет Микки. А все разговоры, что он якобы избил ученика в стокгольмской школе, — вранье. Придуманное кем-то из идиотов, которые несли всякую фигню после истории с Анди. Микки классный с теми, кто и сам классный. И это справедливо. Но некоторым не нравится, что он не такой слабак, как остальные учителя.
Я боюсь за маму. Она должна прекратить пить.
Если пойдут разговоры, это может закончиться чем угодно.