Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

После того раза он неделю не появлялся дома. Ей в те дни порой было так больно дышать, что приходилось задерживать дыхание, пока не начинала кружиться голова. Ее только и хватало на то, чтобы приготовить мальчикам бутерброды с арахисовым маслом и повидлом. Она обзванивала родню Уоррена, его друзей, но никто его не видел. Когда он вернулся, то был бледен, под глазами синяки. На бровь пришлось наложить девять швов. Он был трезв как стекло и сожалел о произошедшем. Впервые в жизни она увидела, как он плачет. Она взяла с него слово, что он никогда больше не поднимет руку на детей.

Это был последний раз, когда он ее ударил, — конечно, не считая того дня, когда он наконец бросил поиски работы и завербовался в армию. Она спала, и вдруг услышала, как он налетел на стол и, пошатываясь, направился к их общей выдвижной кровати. Он навис над ней. Донна лежала на спине и смотрела на него снизу вверх, но сквозь не прикрытое занавесками окно в комнату проникало с крыльца так мало света, что его лицо оставалось в тени. Она уловила запах виски.

— Это ты во всем виновата, — тихо промолвил он.

Донна увидела, как он замахнулся, но не сдвинулась с места. Он ударил ее в живот, заставив согнуться пополам. Она не могла ни дышать, ни закричать, ни лягнуть его в ответ. Обездвиженная, перепуганная, она смотрела, как его кулак сжимается все плотнее — ей казалось, что кожа вот-вот лопнет и оттуда вылетят костяшки пальцев. Она думала, что ей конец. Из ее рта вырывались сдавленные звуки: так кричат, когда не хватает воздуха, чтобы закричать по-настоящему. Но он больше не бил ее. Он ударил самого себя в живот, туда же, куда ударил ее. А потом принялся лупить себя по лицу. Всхлипывая, она проползла по кровати, протянула руку и дотронулась до него. От ее прикосновения он замер. Кулак разжался, он наклонился и легонько провел ладонью по ее волосам, потом вдоль затылка, помассировал шею, пока она судорожно хватала ртом воздух. Все еще растирая ей шею, он медленно откинул простыню, а потом лег рядом с ней, обнял ее. Она была нагишом — он полностью одет. Они крепко, молча и долго прижимались друг другу. Донна сказала, это был момент наивысшей близости между ними; в ней пробудилось желание, и при этом она продолжала плакать. Она плотнее прижалась бедрами к его ногам и стала ерзать, но он то ли заснул, то ли потерял сознание.

Уоррен каждый месяц высылал ей деньги и одинаковые короткие письма. «Привет. Как у тебя дела? Я работаю на Б-52.[15] Очень занят. Парни, берегите маму». Один раз позвонил, в праздник, День независимости. В основном болтал с мальчишками — те пришли в такой восторг, что тараторили обо всем на свете. Когда она отобрала у них трубку, то даже не знала, что и сказать, поэтому промямлила, что они все по нему скучают. Она хотела рассказать, как сильно тоскует без него, но мальчишки галдели и висли на ней, а он был так далеко… До того звонка она писала ему каждую неделю. Теперь раз в две недели. Так трудно говорить о своих чувствах, когда не видишь друг друга.

Она рассказала мне все это, пока мы сидели в машине на обочине дороги, а потом ехали, и не останавливалась до самого Кварцита. Она говорила хрипло и монотонно, уставившись в одну точку на дороге, как будто описывала картинку, которую видела еще в детстве. Ей нужно было выговориться. Возможно, тебе не верится, что она могла вот так открыться первому встречному, да к тому же мужчине? Ну, скажу тебе, меня это тоже потрясло. Действительно потрясло. Я сидел с пульсировавшей в крови наркотой, не произнося ни слова, только слушал. Иногда с незнакомцем проще говорить начистоту. Ты знаешь, что никогда больше его не увидишь. Так безопаснее. Никаких обязательств, только сплошное слепое доверие.

Когда мы подъехали к Кварциту, я признался, что умираю с голоду, и предложил угостить ее обедом, если, конечно, она не спешит. Она сказала, что должна быть в трейлере к 4:30, когда вернутся с уроков мальчики. Обычно они приходили к трем, но сегодня младшие классы украшали школу к Хеллоуину.

Мы остановились возле «Джо Бургер Палас» и поели в машине. Несколько минут жевали наши бургеры в тишине (это была приятная тишина), а потом стали болтать о том, как живется в Кварците. Но обоим показалось, что этот треп обесценивает то, что произошло между нами, и после обмена несколькими ничего не значащими репликами она повернулась ко мне лицом и без всяких предисловий перешла к тому, что произошло сегодня утром. Она говорила, и голос ее постепенно набирал силу, однако при этом я нем явно сквозила усталость.