Не считай шаги, путник! Вып.2

Мала наша земля, но хватит на ней места для гостей, для всех тех, кто входит в наш дом с добром, чтобы разделить с нами хлеб-соль, нашу мудрость и опыт.

Мал наш виноградник, но может наполнить несметное количество дружеских чаш искристым вином и коньяком. Только за год мы влили в старинные бочки треста «Арарат» восемьдесят миллионов литров вина и шесть миллионов литров чудесного армянского коньяка.

Возродилась земля наша, возродился и сам труженик земли.

Горемычный крестьянин распрощался с закопченной землянкой, кизяком и лаптями, с тем прокисшим духом нищеты, который так прочно въелся в эту землю.

В свой новый каменный дом он провел водопровод, поставил там газовую плиту, радиоприемник и телевизор, книжный шкаф и холодильник, здесь хранит он свидетельства и дипломы своих детей об окончании учебных заведений, а в гараже при доме стоит собственная автомашина.

За обработку земли он получил орден, побывал на Урале и в Москве, в Софии и штате Канзас, портрет его красовался на страницах газет, на сельскохозяйственной и даже на художественной выставках.

Дома у себя он слушает радиопередачи из родного села и концерты из Еревана, песни далекой Индии и сигналы космических ракет, видит ступившего на Луну человека и футбольный матч в Лондоне, итальянское солнце и лед Гренобля, а то и может сделать заявку на исполнение полюбившейся еще в молодые годы песни.

В клубе или дворце культуры своего села он видит известных армянских, и не только армянских, писателей и артистов, при желании может съездить на машине в город на стадион или на спектакль, а летом — отправиться к морю на отдых…

Старики вообще любят похваляться прошлым: «Эх, ну и жизнь была!..»

Однажды в горном селении Иринд, где проживают сасунцы, бежавшие в 1915 году от резни, я стал свидетелем разгоревшегося между стариками и молодежью спора.

Выяснилось, что лучшим, самым счастливым временем своей жизни старики считают те годы, когда урожай бывал чуть больше обычного, когда в доме имелось мешков шесть проса и глиняные кувшины были наполнены маслом.

Что еще?.. Больше и вспоминать было не о чем. Протяжное «эх, времечко» повисло в воздухе…

Выяснилось, что в остальные годы они довольствовались лишь горьковатыми просяными лепешками («Ну и вкусны же просяные лепешки! Что против них ваш нынешний пшеничный каравай!»), ходили в лаптях, жили в закопченных домах, гнули спину перед турецким полицейским и вождем курдского племени или с оружием в руках воевали против них.

И это «эх, времечко» произносилось в двухэтажном каменном доме, с крашеными половицами, электрическим освещением и телевизором, в доме, где на книжных полках стояли тома Шекспира, Пушкина и Туманяна, где хранились университетские дипломы хозяйского сына и невестки, в доме, где в этот день гостил младший сын — член-корреспондент Академии наук…

Стало очевидно то, из-за чего не стоило спорить со стариками и огорчать их. Все эти «эх, времечко», неизбежные для каждого человека, означали не хвалу прошлому, а сожаление и тоску по прошедшей молодости и по родной земле («Эх, родная сторонушка!»), с которой в далекие годы ушли они в изгнание и которая теперь, естественно, представлялась им, старикам, обетованной.

Выяснилось, что раньше требования сводились к тому, чтобы земля обеспечивала сытую жизнь. И поскольку она давала желаемое, они крепко держались за нее.

И если сегодня, располагая несравненно большими благами, деревенская молодежь все же норовит уйти в большой город, одна из причин состоит в том, что это уже не вчерашние неграмотные, оторванные от мира мужики. Они уже не могут довольствоваться хлебом насущным или даже «насущным шашлыком» с коньяком в придачу — подавай им кинофестиваль и бразильский футбол, литературный диспут и балет на льду!

…Не забыть мне тот день, когда наша семья в телеге переезжала из Аштарака в Ереван. Сразу за старинным каменным мостом показались желтые заплаты лишенных воды полей, за ними тянулась пустошь до самых ереванских садов.

Выжженные зноем замшелые скалы, растрескавшаяся земля, дикая полынь, развалины какого-то разрушенного здания, а за ними — Ущелье Черного Макича, Разбойничье ущелье, Ущелье янычаров.

Черные камни в темноте принимали облик то какого-то зверя, то человека. И то, и другое было опасно, но опаснее был человек.

Ведь совсем рядом — Разбойничье ущелье.

Вблизи камни уже не казались людьми, и это было еще страшнее. Лучше уж человек, хоть и разбойник, чем это подавляющее чувство запустения.

— Так и умру я в пути разутая, — жаловалась в дни реалистической живописи.

Он запечатлел в своем творчестве собирательный об-моего детства моя старая тетка Асанет (увы, тогда она казалась мне старой, ведь ей было уже сорок лет!), которой приходилось часто ходить пешком по этой дороге.