Не сердись, Иможен. Овернские влюбленные. Вы помните Пако?

— Хорошо… В первую пятницу каждого месяца я езжу в Польминьяк к вдове Форэ. У этой дамы весьма значительное состояние, и я веду ее дела с незапамятных времен. Точнее говоря, еще мой отец взял на себя заботу об интересах этой семьи. И вот сегодня я, как обычно, поехал навестить свою клиентку. У мадам Форэ очаровательная вилла чуть в стороне от деревни. Мы с мадам Форэ разговаривали, как вдруг услышали ужасный взрыв. Я бросился к окну и увидел охваченные пламенем обломки моей машины. Можете мне поверить, я был потрясен до глубины души!

— Охотно верю.

— Мадам Форэ всегда отличалась завидным хладнокровием, а кроме того, она в том возрасте, когда все волнения далеко позади. Поэтому она нисколько не утратила присутствия духа и немедленно позвонила пожарным. Они примчались довольно быстро, но все уже было кончено. Таким образом, меня спасла лишь счастливая случайность!

— Мэтр, вы помните слова Макиавелли: «Случай управляет лишь половиной поступков, остальное — в наших руках»? — не замедлил вставить Лакоссад.

— И что с того?

— Легче всего объяснить все как случайность, мэтр.

— По-прежнему не понимаю, куда вы клоните.

— Скажите, каждую первую пятницу месяца вы выезжаете в Польминьяк в одно и то же время?

— Точность — моя болезнь, инспектор, поэтому я выезжаю ровно в восемнадцать тридцать — ни минутой раньше, ни минутой позже. К своей клиентке я приезжаю в восемнадцать пятьдесят, покидаю ее в девятнадцать тридцать и в девятнадцать пятьдесят возвращаюсь домой.

— А когда произошел взрыв?

— В восемнадцать сорок.

— Но если вы приезжаете в Польминьяк в восемнадцать пятьдесят, то должны были находиться в дороге?

— Да, но сегодня я выехал на пятнадцать минут раньше. Мне хотелось вернуться еще до того, как моя жена уснет.

— По-видимому, это решение спасло вам жизнь, мэтр. Теперь вы видите, что случай управляет далеко не всем.

— Вы правы. Я сам себя спас.

— Вот именно.

— Блестящие логические построения Лакоссада, — заметил, в свою очередь, комиссар, — вполне очевидно доказывают, что преступник прекрасно знает все ваши привычки и имеет возможность, не привлекая внимания, подойти к машине. Иными словами, мэтр, это кто-то из вашего окружения.

— Уж не намекаете ли вы, что преступником может быть кто-то из моих родных? Невероятно! Подобное предположение просто чудовищно!

Ансельм Лакоссад не мог упустить случай прочесть нравоучение:

— У датчан есть такая пословица: «Нет худших друзей, чем родня, — говорила лисица преследующей ее собаке».

— Плевать мне на датчан и на их пословицы! Из всей родни со мной живут только жена и дочь! Вы ведь не станете утверждать, что…

— Не волнуйтесь так, мэтр, — успокоил его комиссар, — я говорил не о родственниках, а об окружении. Кроме того, ваша жена и дочь, раз уж вы сами о них упомянули, не могли не знать, что вы решили выехать пораньше. Кстати, когда вы приняли это решение?

— Почти перед отъездом.

— Стало быть, преступник не знал об этом и полагал, что вы, как обычно, уедете в восемнадцать тридцать. Кто, кроме жены и дочери, может подойти к вашей машине, не вызывая недоумения?

— Боже мой…

— Позвольте ответить за вас: прислуга…

— Абсурдно!

— …или кто-то из служащих конторы…

— Вы отдаете себе отчет, комиссар, что, по сути дела, обвиняете одного из моих клерков в попытке меня убить?

Зазвонил телефон, и Шаллану передали, что с ним хочет поговорить жена.

— Я слушаю… что случилось, Олимпа?

— С чем тебе приготовить на ужин телячью отбивную — с лисичками или со сморчками?

— Я занят и…

— Занят ты или нет, но на вопрос-то ответить можешь. Так с чем?

— Со сморчками.

— Ладно, только если я положу сморчки…

И пока нотариус обсуждал с инспектором леденящую кровь историю неудачного покушения, открывшую перед мэтром Альбером самые мрачные перспективы, Эдмон Шаллан и его жена ушли в дебри одной из тех бесчисленных кулинарных бесед, которые доставляли так много удовольствия им обоим. Когда комиссар наконец повесил трубку, глаза его блестели, словно он уже сидел над тарелкой и видел золотистую корочку котлетки, покрытой белым соусом бешамель, а сморчки распространяли тот волшебный аромат, от которого у любого гурмана заранее слюнки текут. Возмущенный таким равнодушным отношением комиссара к своей особе нотариус раскричался:

— По правде говоря, я вас не понимаю! На мою жизнь покушались, и я все еще в опасности, ибо ничто не доказывает, что убийца отступится…

— Можете не сомневаться, он не отступится, — вкрадчивым голосом перебил Шаллан.

— …и вместо того, чтобы защищать, вы ведете разговоры о кухне? Неужели у вас совсем нет сердца?

— Позвольте не согласиться с вами, мэтр, — возразил Ансельм Лакоссад, — и напомнить слова Вовенарга: «Только у человека с душой может быть хороший вкус».