Не склонив головы

Шницлер, раздосадованный неожиданным оборотом в разговоре, был готов с кулаками наброситься на фельдфебеля. Но в это время эсэсовский офицер спросил Ганса:

— О каком русском вы говорите?

Ганс снова указал на Лугового.

— Он друг профессора. Я давно заметил, что он верховодит здесь…

Оберст-лейтенант в противоположность майору Шницлеру слушал внимательно. «А что, если фельдфебель прав. Может быть, этот русский что-нибудь знает об Органове… Надо допросить», — решил он про себя и чуть заметно усмехнулся. Он был уверен, что не напрасно пришел в барак. Он сможет хорошо подготовиться к беседе с русским профессором и, кто знает, возможно выполнит свой план значительно раньше, чем предполагал.

Ничем не выдавая своих мыслей, Рамке внешне спокойный, обернулся к майору Шницлеру:

— Русские всегда действуют сообща, такой народ не сразу раскусишь. Фельдфебель говорит дело, надо допросить рабочего.

Еще больше раздраженный предположением Рамке, Шницлер со злостью подумал: «Не отвяжешься от оберст-лейтенанта».

— Уверен, затея бесполезная, — сдерживая себя, проговорил он тихо. Но Рамке не согласился.

— Лишний раз проверить не мешает, — в его тоне появились настойчивые нотки.

Шницлер вспомнил, что Рамке — офицер свиты рейхсфюрера СС. И переспросил:

— Считаете, будет толк?

— Надеюсь… — Рамке кивнул на Лугового. — Он должен кое-что знать…

«Придется разрешить», — вытирая платком шею, с неохотой подумал Шницлер. И тут же решил сам вести допрос, причем так, чтобы это не повредило его планам. «Ну что ж, а если окажется, что русский рабочий начнет говорить что-либо неугодное для меня, то его можно просто уничтожить. И делу конец», — заключил Шницлер. Но тут в голову ему пришла новая мысль: «А что если проверить подозрения ассистента Хюбнера о вредительстве? Если через Лугового удастся нащупать людей, которые занимались этим, то их можно расстрелять, не дожидаясь, когда в высших инстанциях заинтересуются неожиданным делом и обвинят его в нерасторопности. Ему ведь могут прямо сказать: „Проглядел организацию подпольщиков!“»

Затем майор вновь подумал об Органове, он быстро прикинул в уме, что в случае подтверждения факта вредительства и выявления злоумышленников Органов может оказаться замешанным в эти дела. Однако придавать огласке это нельзя. Лучше все скрыть, а «подробности» из жизни русского ученого приберечь для себя. Возможно, они пригодятся позже…

«Итак, допрос рабочего Лугового можно провести», — решил Шницлер и дал согласие оберст-лейтенанту, но предупредил:

— Сегодня я уезжаю в Берлин. Отложим беседу с русским на другой день.

— Значит, завтра, — уточнил Рамке и обернулся к фельдфебелю:

— Об этом никто из русских не должен знать заранее.

Майор направился к выходу. Эсэсовский офицер задержался в бараке. Он отозвал фельдфебеля в сторону, начал расспрашивать его о «завербованном» русском рабочем. Оберст-лейтенант считал, что допрашивать будет именно он, и хотел заранее и как можно больше узнать о человеке, с которым предстоит встретиться. Фельдфебель мало что мог сказать. Но и это немногое в какой-то мере давало первое представление о Луговом.

3

В огромном кабинете было сумрачно. Тяжелые бордовые гардины не пропускали дневной свет. Массивная мебель, средневековые рыцари в вороненых, тускло поблескивающих доспехах и низкий потолок давили. Оберст-лейтенант Рамке прохаживался по ковровой дорожке и нетерпеливо посматривал на дверь.

— Паршивый колбасник, швабская дрянь… — выругался Рамке и взглянул на часы. — Он думает, я могу ждать до бесконечности!..

Рамке похлопал себя по карману, на лице его появилось чувство удовлетворенности.

— Если бы Шницлер знал, какие бумаги мне передали сегодня… Теперь у нас будет другой разговор.

А в это время Шницлер шел по огромному заводскому двору. Он помнил: его ждет Рамке, но не торопился, ему почему-то все меньше и меньше доставляли удовольствие встречи с оберст-лейтенантом.

…Немного больше, чем полгода назад, Шницлер считал Рамке приятным собеседником, человеком, у которого можно иметь кредит. Поэтому шеф местного отделения службы гестапо охотно пошел на знакомство с Рамке, пригласил его запросто заезжать к нему на работу, домой.

Через некоторое время Шницлер заметил, что Рамке разговаривает с ним покровительственно, ведет себя слишком фамильярно. Сначала Шницлер не придал этому особого значения, он должен был эсэсовцу тысячу марок, и считал, что небольшую вольность можно простить Рамке. Но однажды действия эсэсовца все-таки очень не понравились Шницлеру, вызвали в его душе беспокойство, породили первую тревогу.

Как-то вечером Рамке приехал на завод и довольно бесцеремонно сказал, что хочет посмотреть, где и в каких условиях работает его компаньон по фирме — доктор Майер.