Не склонив головы

Лугового не испугала догадка эсэсовца, он подумал о другом: «Откуда оберст-лейтенант так хорошо знает русский язык?» Луговому не раз приходилось сталкиваться с пленными немецкими офицерами. Но чтобы кто-нибудь из них так прекрасно говорил по-русски, Луговой не помнил.

Между тем, не обнаружив на лице допрашиваемого признаков испуга, Рамке нахмурился. «Черт возьми! Неужели он ошибся: Луговой — простой рабочий? Нет, не может быть. Даже несмотря на худобу и усталость этого человека, у него осталось что-то от той привычки, которая не проходит бесследно у кадровых командиров. Твердый и решительный взгляд Лугового, манера держаться — все изобличает в нем военного». Оберст-лейтенант понял, что перед ним сильная натура и сломить ее не легко. Это начинало злить Рамке. Но голос его продолжал оставаться таким же спокойным:

— Так вот, господин Луговой, мы не станем совершать экскурсию в вашу биографию, но… — Рамке прищурился, — вы должны рассказать нам, что интересовало Органова в лаборатории? — и тут же быстро добавил: — И вас тоже.

Внутри у Лугового все замерло: «Неужели эсэсовец знает, для чего Органов в лаборатории рассматривал аппаратуру, приборы?!» Луговой поднял голову и, стараясь ничем не выдать неожиданного волнения, посмотрел в глаза оберст-лейтенанта. Глаза эсэсовца были бесцветны и немы. «По этим глазам ничего не определишь. И взгляд… нет, в нем ничего не прочтешь»…

— Мы ждем!

Короткая фраза прозвучала требовательно. Но Луговой продолжал молчать. Он опасался допустить ошибку при ответе. Бесспорно, эсэсовец сумеет немедленно воспользоваться его промахом. Мысли Лугового сейчас были направлены на одно: «Знает ли гитлеровец действительно, чем занимался в лаборатории Органов? И почему он сказал: „И вас тоже?“» Луговой терялся в догадках. Уже самое начало допроса вызвало серьезную тревогу. Однако молчать долго нельзя. Этим тоже можно выдать себя. И Луговой уклончиво сказал:

— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете?

Стараясь выиграть время, а может быть, выведать у немца, насколько тот осведомлен о действиях русских подпольщиков, Луговой снова замолчал.

— Вы не понимаете? — губы оберст-лейтенанта искривились в усмешке. — Хорошо, об этом не будем говорить… Но что вы можете сказать о профессоре Органове? Или его вы тоже не знаете? — Рамке на минуту отвернулся от допрашиваемого, закурил.

Как только эсэсовец перестал спрашивать о действиях Аркадия Родионовича в лаборатории, Луговой подумал с облегчением: «Эсэсовец не знает, какую цель преследовали мы, когда попали в лабораторию. Иначе он так быстро не оставил бы свой вопрос без ответа». У Лугового мелькнула мысль, что оберст-лейтенант не придает значения своему первому вопросу. По-видимому, он, главным образом, интересуется Органовым. И не просто Органовым, а профессором Органовым! «Но откуда эсэсовцу известно, что Аркадий Родионович — профессор?»

Луговой понял, что оберст-лейтенант хочет сбить его с толку своими вопросами. Он был уверен, что эсэсовец готовит какую-то ловушку, и не торопился с ответом. Все равно от оберст-лейтенанта пустой отговоркой не отделаться.

— Мы ждем! — повторил эсэсовский офицер.

Луговой поднял голову, выпрямился.

— Мне нечего вам сказать!

— Разве? А вы подумайте получше. Молчать хуже, — все еще сохраняя спокойствие, проговорил Рамке. Но в голосе его уже улавливалось нетерпение. Он не рассчитывал легко добиться сведений об Органове, поэтому решил в начале допроса отвлечь внимание русского на другие темы. Вместе с тем, чтобы допрашиваемый постепенно свыкся с мыслью, будто гестаповцам уже известно многое, в том числе об Органове, оберст-лейтенант назвал его профессором. Рамке рассчитывал незаметно, исподволь выведать у русского все об Органове. Кроме того, он позаботился принять меры, которые, по его мнению, должны помочь ему ослабить сопротивление Лугового, сломить его дух.

— Слушаем вас, — настойчиво напомнил Рамке.

— Я уже ответил. Мне ничего не известно. Я ничего не могу сказать вам и в отношении Органова.

Луговой окончательно пришел к выводу, что главная цель допроса — Органов. В душе Луговой обрадовался: гестаповцы ведут дознание не о подпольщиках, значит о их существовании враги не знают. Но тут неожиданная радость сменилась тревогой за Аркадия Родионовича. «Если он подвергался пытке — выдержал ли? А я должен выдержать… все вынести!»

Мысли Лугового снова прервал тот же голос: Рамке что-то сказал фельдфебелю.

Долговязый Ганс тщательно скрутил руки Лугового и начал привязывать его к креслу.

Луговой не сопротивлялся, это бесполезно. Тишина, повисшая в кабинете и нарушаемая лишь пыхтеньем фельдфебеля, действовала на нервы. Лугового невольно охватил страх. Где-то далеко в бараке находятся товарищи. Многие сейчас не спят, думают о нем, возможно, ждут.

— А теперь идите! — эти слова относились к фельдфебелю. Долговязый Ганс ушел.

— Господин Луговой, нам приятно находиться в вашем обществе, — с издевкой сказал эсэсовец, — но у нас нет времени ждать, пока вы соизволите заговорить.

Луговой коротко ответил:

— Нам не о чем говорить.