Не склонив головы

— Довольно, прошу Вас… Проблемы… Проблемы… Как они сейчас далеки от меня. Поймите, доктор, я русский человек и я в плену… Пожалуйста, объясните мне, что от меня хотят здесь?

Русский ученый держался независимо. Но его бледное лицо выглядело усталым и чуть-чуть грустным. Доктор понял этого больного, измученного человека. «Да, ему сейчас не до высоких проблем… Русский ученый, как видно, очень много пережил». Майер почувствовал весь трагизм его положения.

— Господин профессор, от вас многого ждет руководство, — негромко проговорил он, и как-то особенно душевно, по-человечески добавил:

— Позвольте мне предложить Вам работать в одной из моих лабораторий…

В конце дня, когда Органов хотел выйти из здания центральной лаборатории, к нему подошел охранник.

— Герр Шницлер приказал мне сопровождать вас. Жить будете в новом помещении…

ГЛАВА V

1

Весна началась сразу, неожиданно. Снег, кое-где не смытый зимними дождями, в два — три дня превратился в грязную жижу. Вскоре на деревьях набухли почки, и вот уже зашелестела совсем по-летнему молодая поросль.

Помолодевшие деревья, жизнь, рождающаяся в каждой веточке, и распевающие прямо под окном птицы, точь-в-точь как дома, — на далекой родине, — навевали на людей грустные воспоминания о дорогих, с детства знакомых местах.

Теплый ветерок, напоенный ароматом клена, липы и хвои, проникал в распахнутые двери барака. Он проветривал мрачное помещение с его специфическим запахом плохо вымытых человеческих тел, карболки и заставлял отступать холодную сырость все дальше и дальше — в самые темные углы. И люди, еще совсем недавно не обращавшие внимания на свое помещение, теперь чаще замечали его неровные и выщербленные стены, мрачную пустоту серых коридоров.

В последние дни между русскими рабочими все чаще возникали разговоры о своей прежней жизни, о родных и близких. Уловив момент, когда охранников не было в бараке, люди собирались группками, делились сокровенными мыслями, воспоминаниями.

Луговой лежал на верхних нарах и слушал разговоры своих товарищей. Часто он сам участвовал в них и порою на душе становилось как-то легче. Около месяца он не спускался вниз. После допроса Луговой долго не мог встать на ноги. Рабочие из барака, успевшие полюбить этого высокого широкоплечего человека, ухаживали за ним с большой заботой. Особенно старался Пашка. Он добился того, чтобы основную заботу о Луговом возложили на него и, зная щепетильность своего бывшего командира, делал все так, будто это для него не составляет никакого труда.

Первое время, когда Луговому было особенно плохо, Пашка присмирел. Но едва у Лугового дело пошло на поправку, к Пашке как-то сама собою вернулась его обычная жизнерадостность.

Сегодня после работы настроение у бывшего ефрейтора было приподнятое. Пашка как никогда с нетерпением ожидал время обеда. Ему так захотелось есть, что он ощутил во рту горькую слюну.

В дверях барака появился охранник. И к радости Пашки, приказал идти за обедом. Получать похлебку отправились старосты команд. В барак внесли чаны, перед ними с мисками в руках выстроились очереди. Пашка стоял с двумя мисками: себе и Луговому.

Получив порции, Пашка перед тем как отнести одну из них Луговому, отошел в сторону и стал торопливо что-то делать.

На несколько минут, пока люди сосредоточенно ели, в бараке установилась тишина.

— Какую густую похлебку последнее время дают, — проговорил Луговой, — что-то раздобрели немцы.

Чернявый парень, услышавший восклицание Лугового, печально улыбнулся, украдкой посмотрел на Пашку. А тот, пристроившись рядом, еще бойче заработал ложкой.

— Набузовали картошки — не провернешь! — откликнулся Пашка и, обтерев губы, соскочил с нар.

Луговой с аппетитом продолжал есть. Уже с неделю, как он чувствовал себя значительно лучше, начал вставать и у него появился небывалый аппетит.

Вот и теперь, покончив с похлебкой, Луговой бережно подобрал крошки хлеба — серого и безвкусного — кинул их в рот и, не слушая возражений Пашки, сам пошел мыть посуду.

Продвигаясь между нар, Луговой услышал, как на втором ярусе кто-то сказал:

— Собак и то лучше кормят!

— Да, с этой водички не запляшешь, — подтвердил другой голос.

Луговой остановился, заглянул в миску одного рабочего. Глубокая морщинка легла на его лице. Так и не вымыв миску, он медленно вернулся на свое место, тихо сказал Пашке:

— Ефрейтор ты мой непутевый. — Луговой дотронулся до его плеча и привлек к себе: — Зачем ты эта делал, Паша? Напрасно, сам-то голодный…

— А что, я ничего, — сразу присмирев, тихо ответил Пашка…

Долго в этот вечер не мог заснуть Луговой. Он чувствовал, как у него потеплело на сердце при воспоминании о той заботе, которой незаметно, но с большой любовью окружили его во время болезни все товарищи… Луговой задумался о тяжелой доле, выпавшей этим людям, о их большой человечности, о мужестве и еще глубже почувствовал, какая большая ответственность лежит на нем, руководителе подполья.

* * *

Весна, разговоры товарищей о доме, о родных всколыхнули воспоминания.