Не случится никогда? (СИ)

Чтобы скрыть накатившее смущение, Ваня опустил внезапно порозовевшее скулами лицо и уставился на свои обломанные, требующие маникюра ногти. Совсем в больнице руки запустил. Безобразие.

— Сань…

— Да, Иви?

— Я домой хочу, Сань. Пожалуйста…

Звякнули воткнутые в замок зажигания и прокрученные ключи, мотор заурчал, и мазда тронулась.

Саня и Ваня, под перестук по стеклам и крыше машины припустившего дождя и взвизги снующих туда-сюда, сгоняющих воду дворников, ехали домой. Они молчали всю дорогу, просто молчали, наслаждаясь идущим от включенной печки теплом.

Но это было особое, новое, неведомое омежке ранее, насыщенное молчание. В нем слова оказались как-то странно не нужны и лишь разрушили бы создавшуюся уютно-интимную атмосферу близости. Не телесной, нет. Иного рода-племени.

Заботливый, не желающий, чтобы и без того нездоровый Ваня промок под льющим, словно из ведра, дождем и расхворался еще пуще, Саня подогнал машину к самому парадному, но выходить не спешил. Повинуясь его знаку, омежка убрал уже положенную на ручку двери руку и повернулся вполоборота, готовый слушать. Похоже, не один он хотел бы перетереть без свидетелей.

Убедившийся во внимании парнишки альфач немного помолчал, собираясь с мыслями, покусал себя за фалангу большого пальца и, наконец, решился заговорить.

— Иви, — от устремленного в зрачки изучающего пристального взгляда Ваня внутренне съежился. — Насколько я тебе нравлюсь?

Ваня понятия не имел, как ответить на сей вопрос внятными словами, потому — между прочим, прелестно и очаровательно — покраснел, перестал ежиться и нерешительно потянулся губами к альфячьему близкому рту. Коснулся. Слегка углубил. И — смутился порыва и тянущего сладкого отклика в низу живота, прикрылся ладонью. Облизнулся украдкой — и довольно муркнул — надо же, а память-то не подвела, вкус тот же, приятно знакомый.

— Иви?..

— Да, Саня?.. — почему усилился запах кофе? Течка же еще далеко?..

— Я тебе нравлюсь. — Не сомнение уже, утверждение, и отчетливые удовлетворенные нотки в упавшем почти до хрипа низком альфячьем голосе. — Расскажешь про выкидыш?

«Выкидыш?! Какой еще выкидыш?! Это был вовсе не выкидыш, аборт»!

— Так расскажешь, Иви? Посмотри на меня!

Ну, Ваня посмотрел — разве можно не посмотреть, когда так нежно поглаживают подушечками горячих пальцев подбородок — и ответил, глядя в устремленные на него сияющие, серые — он только теперь разобрал точно — глаза, предельно честно:

— Это не был выкидыш, Саня. Тебя неверно информировали. Мне сделали аборт, или я бы умер. Впрочем…— А внутри, там, внизу живота, продолжало разливаться нарастающее желание… — Я все равно бы не оставил ребенка. Не хочу детей, совсем. Хорошо, что у меня их никогда больше не будет…

Саня моргнул, и его лицо, только что прекрасное, одухотворенное, потухло, словно выключили спрятанную в черепе лампочку, и стало прежним, грубоватым.

— Не понял, — парень выпустил запястье омеги. — Что значит — не будет?!

Ваня дернул плечом и равнодушно оскалился.

— То и значит, — сказал. — Врачи уверены, я теперь бесплодный. Эка проблема, бля, зачем нам с тобой мла… — и осекся, оборвав фразу на полуслове — такое странное выражение исказило черты Сани.

Несколько секунд альфач молчал, размышлял. Потом спросил:

— А не пожалеешь, малек? Без детей? Пожалеешь же!

«Уже не Иви. Лови, омежка, непостоянство чужака. А так замечательно целовались»…

— Может быть, ты и прав, — Ваня, не желающий больше поддерживать кажущийся ему бессмысленным, надоевший разговор, отвернулся к окну и чиркнул пальцем по запотевшему от двойного дыхания стеклу. — Но сейчас я ни о чем не жалею. Ясно?!

Саня резко отпрянул, бледный, заморозившийся, миг, и он уже распахнул дверцу и вывалился из машины. Тоже закончил разговор? Да?

«Саня! Вернись»!

====== Часть 8 ======

/Спустя три года/

— Ванюшааа!

Никакой реакции.

— Да Ванька же!

Щекотное перебралось с верхней губы, где шалило до этого, по носогубной складке к носу, дремлющий омега сморщил мордашку, тихонько-недовольно простонал и чихнул. Открыв глаза, сонные и расфокусированные, он в упор уставился на лежащего рядом, опирающегося на локоть, в пальцах белое перышко из подушки, любовника.

— Сима! — укорил хрипловато, но ласково. — Вот чего тебе надо, а? Скучно, что ли?

Альфач радостно, широко ухмыльнулся и продолжил щекоталово, вызвав у омеги еще одно звонкое «апчхи».

Отчихавшись, Ваня рассмеялся, очень музыкально, провоцирующе, и обвил шею играющегося Максима руками, потянул на себя, целовать. Перышко оказалось забыто, скользнуло, выроненное, на ковер, и осталось в полосе падающего из щели неплотно прикрытой двери света.

Двое тонули в поцелуе, глубоком, мокром и страстном, их языки и тела сплелись, а руки неспешно загуляли, оглаживая и пощипывая доскональнно уже изученные за почти полтора года связи чувствительные местечки.

— Ванюшка, — шептал альфач с жаркими придыханиями между вычмокиваниями.  — Ванечка, мальчик мой хороший… Люблю тебя…

— Симка, — не менее горячо отвечал омега, не веря ни единому сказанному партнером слову, — Симка, еще…