Не смейте летать, мальчики

А потом стало еще хуже. Мальчики и даже девочки в классе стали издеваться над ним, дразнили его, не хотели верить ни единому его слову, подначивали его, чтобы показал. Эта пытка продолжалась несколько дней. Элик не выдержал.

- Ах, вы не верите! - закричал он, чуть не плача, издерганный издевками одноклассников.

И теперь уже ему ничего другого не оставалось, как доказать им.

Он повел после уроков ребят на пустырь. Пошел почти весь класс. По дороге его не переставали задирать. Девочки хихикали, мальчики, никогда не летавшие и даже не хотевшие летать, постепенно становились откровенными врагами. И вот пустырь. Элик оглянулся, и в который раз его мальчишеское самолюбие резанули ухмылочки сверстников, сливающиеся в одну широкую убийственную ухмылку. Он отвернулся, сжал кулаки, сам весь сжался, до боли в спине напрягся, оттолкнулся на дрожащих от волнения ногах, подпрыгнул... и тут же растянулся на земле под громкий хохот одноклассников. Он встал, отряхнулся, упрямо мотнул головой:

- Просто не получилось. С первого раза трудно...

Это его жалкое оправдание вызвало вторичную бурю смеха. Он снова подпрыгнул и опять упал. Он повторял прыжки много раз, и каждый раз попытка взлететь над товарищами оканчивалась падением и взрывами хохота. Элик ободрал до крови коленки и локти, но прыгал, стиснув зубы, прыгал еще и еще раз, плача от горя. Несколько мелких камешков, брошенных мальчишками, ударились ему в спину... Он стоял на пустыре среди мусорных куч, стоял бесконечно одинокий, окруженный хохочущими мальчишками, и горько, беззвучно, безнадежно плакал.

Все уже давно разбежались по домам, начинало темнеть, а Элик все стоял, всхлипывая, засунув кулачки в карманы штанишек, и думал о своей огромной утрате... Наутро его снова вызвал директор.

- Нам стало известно, - сказал Гаджи Гасанович, - что ты опять пытался летать.

В серьезной атмосфере притихшей учительской фраза прозвучала нелепо, но никто из присутствующих учителей не улыбнулся, точно это были люди, на честь которых посягнули и которым было не до улыбок.

Элика грозили исключить из школы-. Он был запуган и затравлен. А дома отец впервые по-настоящему избил его. Это был жестокий удар по самолюбию Элика, и несколько дней он не выходил из дома, лежал как больной, отказываясь от еды и не принимая ласки не на шутку встревоженной матери и раскаивавшегося отца. Из школы его, конечно, не исключили, но рана в душе мальчика еще очень долго не заживала, и еще долго он ходил как в воду опущенный, не смея взглянуть в лица своих товарищей, в которых он навеки разочаровался.

Но всему приходит конец, и Элик постепенно выздоравливал и, выздоравливая, становился с годами подростком, юношей, молодым человеком - все более приспособленным, все более решительным и деловым во всех жизненных вопросах. И чем больше проходило лет, тем реже вспоминал он о том далеком эпизоде из детства, а вспомнив, смущался, краснел и никому никогда об этом не рассказывал. Чтобы, не дай бог, не уличили его каким-нибудь образом (много ли людям надо, чтобы уличить?) в неполноценности или еще в чем-нибудь...

Прошло много лет, Элик закончил школу, закончил институт, закончил" аспирантуру (начинать и заканчивать сделалось его тайной страстью), стал старшим научным сотрудником в крупном институте, потом завлабораторией, потом директором солидного предприятия. И каждое дело он с завидным упорством неизменно доводил до конца, в душе презирая излишние эмоции, и все, что не касалось непосредственно дела и хорошо устроенной, обеспеченной жизни его и его семьи, нисколько его не волновало. Его уважительно называли Элыпадом Закировичем, или Эльшад-муаллимом. У него теперь были жена и двое детей, персональная машина, роскошный рабочий кабинет, дача на Апшеронском побережье, брюшко, одышка, всякие неисчислимые заботы - одним словом, крепко стоял на ногах Эльшад Закирович на этой грешной земле.

Он уважал своих старых родителей и очень заботился о них, а отцу он был бесконечно признателен за что-то очень важное, но столь далекое, что и забылось, за что именно... Впрочем, на то и отец, чтобы быть ему признательным.

И самое главное - ему кажется, что он постиг суть жизни. Она в том, чтобы... Хотя вряд ли передашь это словами.

Но порой, теперь уже все реже и реже, нахлынут воспоминания, детство вспомнится, то, каким он был в детстве... А каким? Глупым, наверное, как все мальчишки. Но, вспоминая детство, Эльшад-муаллим будто съеживался весь невольно, крепче упирался ногами в пол и весь как-то грузнел, будто испугавшись чего-то.

Мальчики его растут здоровыми, сильными, смелыми, мечтают о гоночных мотоциклах, и, когда они играют на даче в футбол, Эльшад-муаллим с удовольствием наблюдает, как крепко они стоят на земле на своих мускулистых ногах, как сильно и ловко бьют по мячу, как борются друг с другом, валяясь в песке, и не думают ни о чем эдаком, ни о чем, кроме победы.