Не сотвори себе кумира

Бложис свидетельствует

Ровно через двое суток, перед обедом, меня снова вызвали из камеры и повели тем же путем. В пустом кабинете было по-зимнему светло от чистого белого снега за окном. Внешне здесь ничего не изменилось. Я вопросительно взглянул на надзирателя.

– Подождите, — сказал он, поняв мой немой вопрос. Минуты через три из смежной комнаты поспешно вошел Бельдягин, а вслед за ним… Бложис!

"Что надо здесь этому мерзавцу?"-тревожно подумал я, изо всех сил стараясь не проявить вспыхнувшего негодования.

Бельдягин сел за письменный стол. Рядом с ним на уголок стула молча прилип Бложис. Он бегло, но внимательно посмотрел мне в лицо своими разными глазами и, словно уколовшись, отвернулся. Я отметил полное удовлетворение на его самоуверенном лице: его, безусловно, приятно поразила резкая перемена во всей моей внешности — остриженный, как баран, и без обычных очков в роговой оправе, бледный, измученный.

– Вас удивляет эта новая встреча, Ефимов? — заговорил начальник НКВД, раскладывая на столе знакомые мне бумаги. — К сожалению, она необходима для завершения дела. Товарища Бложиса мы пригласили для очной ставки.

– Для чего нужна вам эта комедия? Ведь я все подписал добровольно без всякой очной ставки.

– Так требуется… Вдруг вы откажетесь от своих показаний и заявите, что даны они под нажимом…

Вы очевидно, привыкли не доверять честным людям.

Бложис поморщился и заерзал на стуле, выражая своим видом то ли обиду, то ли возмущение.

– Дело не в том доверяю я или не доверяю, сказал Бельдягин. — требует соблюдения установленной формы.

– Что же от меня еще требуется закону? И при чем здесь гражданин Бложис? Он не слышал ни моих слов о Бухарине три года назад, ни выступления в пользу Арского и Лобова…

– Это неважно, Ефимов, — подал голос сам Бложис.

– А что же важно?

– Ваши проступки. Вы их совершили? Да. В райкоме о них получен сигнал? Да. Теперь я готов подтвердить все это. Теперь ясно?

– Мне ясно, что все это мелкие кляузы, а вы возводите их в ранг политических преступлений.

– Мелкие или не мелкие — в этом разберется "тройка"…

– Только надежда что на "тройку", — сказал я иначе я не подписал бы ни одной бумажки.

– Вот и прекрасно, — сказал Бложис почти с той же интонацией, что и Бельдягин. — Областная "тройка" даст оценку не только вашим прегрешениям, но и нашим действиям.

Совершенно осмелев благодаря надежде на справедливость, я спросил у Бложиса о самом главном: получен ли ответ из обкома партии на мою апелляцию?

– Для репрессированных или находящихся в тюрьме ответов не было и не предвидится. Обком обычно не рассматривает апелляций бывших членов партии, посаженных в тюрьму за антипартийность.

– Почему? Разве это по Уставу?

– Вы что ж, первый день живете? Чему же вас в комвузе учили?

– В комвузе меня учили, что все это-произвол. Такого пункта в Уставе не было и нет.

– Зато есть инструкция сталинского Центрального Комитета и последние указания Политбюро.

– Инструкция и указания — не Устав. Устав — единый партийный закон для всех, и никакие инструкции отменить его не могут, кроме съезда партии. Вот это мне точно известно.

Бложис покраснел, и глаза его блеснули злобой.

– Инструкция подписана лично Генеральным секретарем, и ни одна парторганизация ее не нарушит… Много чести хотите, Ефимов.

– Я хочу только одного — справедливости.

– Вы наказаны справедливо. Сам пленум дал вас оценку.

– На пленуме выступали только Бельдягин и вы, никакого разбирательства дела не было. Мне даже слова не дали сказать…

– Трибуна пленума — не место для антипартийных выступлений. Вы были вызваны на пленум, и этого вполне достаточно…

– А кем и как было доказано, что Арский и Лобов ради народа? Инструкцией ЦК или кулаками энкавэдэшников Бельдягин резко отодвинул кресло и встал, желая ito-to сказать, но его опередил Бложис, налившись гнетом. Его тонкие губы тряслись, а бельмо на глазу еще больше потемнело, когда он заговорил:

– Деятельность партии, а также и органов НКВД, как органов партии, не нуждается в контроле со стороны политических обывателей и безответственных элементов…

Во мне снова все закипело, и я, перебивая Бложиса, сказал:

– Вам известно, гражданин Бложис, как в этом заведении добиваются "признаний"?

– Что вы хотите этим сказать? — уже тише спросил Бложис.

– Только то, что здесь работают не следователи советской юстиции, а гестаповцы! Да, да, я не обмолвился, — еще громче сказал я, заметив попытку Бельдягина прервать меня. — Своими изуверскими методами наши Следователи перещеголяли известные нам по газетам зверские допросы в фашистских застенках… И все они, Эти советские изуверы, — члены Коммунистической партии большевиков… Кто же нас рассудит, если и пытаетесь проповедуете бесконтрольность над следственной практикой?

– Вы ответите за эти слова, Ефимов, они вам дорого обойдутся, — злобно, но тихо сказал Бельдягин, разглядывая бумаги.

– Я уже ответил, а сегодня подтверждаю при свидетеле…

Бельдягин нервно закурил, а его напарник шумно заозирался на стуле, встал, выпил стакан воды и сказал, снова присев к столу: