Не сотвори себе врага

Он и сейчас был здесь. Подойдя ближе, я увидел руку. Она торчала вверх между двумя плотно прижатыми друг к другу бревнами, похожая на толстый кривой сук. Достаточно было взглянуть на эту руку с пальцами, вывернутыми предсмертной агонией, чтобы убедиться в том, что и ее хозяин мертв.

Странно, но представшее передо мной зрелище вовсе не повергло меня в состояние шока. Должно быть, еще только возвращаясь к дому Тронина, я подсознательно уже ожидал увидеть нечто подобное. Я не кричал, не звал на помощь, не пытался извлечь мертвого из-под завала. Я просто стоял и смотрел на отчаянно цепляющуюся за воздух руку. Мне почему-то казалось, что во всем большом теле Тронина именно она дольше всего оказывала сопротивление смерти и умерла последней. Еще я подумал о том, что придавленное бревнами тело Тронина, должно быть, уже потонуло в мутной жиже, в месиве из земли, стружек, мелкой гальки и еще бог знает чего; если он и не умер, раздавленный бревнами, то захлебнулся этой дрянью.

Меня трясло от крупной дрожи, одежда была мокрой насквозь. Чтобы согреться, я зашел в дом и одну за другой, не закусывая, выпил две полные стопки коньяка. Хотя озноб и не прошел, в голове образовалась приятная легкость.

Покидая дом, я почему-то обратил внимание на то, что лужа из-под разбитого окна растеклась уже почти по всей комнате.

Я шел по раскисшей дороге, обхватив себя руками за плечи, думая только о том, какое блаженное тепло ждет меня дома. Я молился только об одном: не столкнуться на пороге с бабой Катей или с Сережиком. Мне не хотелось ничего объяснять или выяснять – сейчас я ни с кем не мог говорить. Прочь! Как можно быстрее прочь отсюда!

Войдя на терраску, я упал на диван и на мгновение расслабился. Но почти сразу же я снова вскочил на ноги, вытащил из-под дивана рюкзак и принялся торопливо, как попало заталкивать в него свои вещи. Еще через пять минут я снова был под дождем. С рюкзаком на плече, по щиколотку в воде я шлепал по раскисшей дороге в сторону райцентра.

У меня, наверное, начался жар, потому что временами я терял самого себя, а потом, обнаружив, что иду куда-то по дороге, долго удивлялся и напряженно вспоминал, зачем и куда я отправился в такой дождь. Часы на руке, наглотавшись воды, отказывались показывать время. Увидев в третий или четвертый раз, что они с наглым упорством показывают одно и то же, я со злостью зашвырнул их в канаву. Потом я решил, что если часы встали, то, значит, и время остановилось. Теперь не будет ни дня, ни ночи, а только постоянный вечерний сумрак и нескончаемый дождь.

Меня подобрала попутная машина. Старый порожний грузовичок с громыхающими бортами остановился сам – у меня уже не оставалось сил даже на то, чтобы просто поднять руку.

– В райцентр? – спросил, выглянув в приоткрытое окошко, молодой парнишка.

Я молча кивнул.

– Залезай.

Он открыл дверцу и, приняв рюкзак, помог мне забраться в кабину.

– Куда собрался-то в такой дождь?

– Надо… Тороплюсь… – стуча зубами, ответил я и, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза.

Из-за промокшей насквозь одежды согреться мне так и не удалось. Кажется, я задремал, но даже во сне меня била дрожь.

Когда мы доехали до райцентра, шофер растолкал меня и высадил на автобусной остановке.

Я почти не помню, как добирался дальше. Автобус, электричка, чьи-то плывущие перед глазами лица…

Уже на вокзале в Москве какая-то сердобольная дама помогла мне поймать машину.

Войдя в свою квартиру, я только скинул ботинки и, не раздеваясь, упал на кровать. И мгновенно провалился в черное бездонное забытье.

* * *

Когда я пришел в себя, за окном светило солнце. Часы на руке, которые, как мне казалось, я выбросил по дороге, снова шли, и, что удивительно, позвонив по телефону, я убедился в том, что и время они показывают правильное.

Тело мое разламывалось от тупой ноющей боли. Голова трещала, как надутый сверх всякой меры и в любую секунду готовый лопнуть воздушный шар.

Скинув с себя грязную и мокрую одежду, я принял душ и снова лег на кровать. Мне необходимо было заснуть, чтобы не думать, не вспоминать о случившемся.

И сон пришел ко мне. И сделал то, что от него требовалось.

Когда я проснулся, все произошедшее казалось мне только сном. И я не стал разубеждать себя в этом.

В Никитино я больше не ездил. Я теперь провожу лето только в городе. Я не хочу вспоминать.

И только один вопрос не дает мне покоя. Где бы я ни находился и что бы ни делал, он постоянно свербит в глубине, в самом дальнем, потаенном уголке моего подсознания. Что стало с моей глиняной фигуркой, оставшейся у Сережика?

ДЕД

На лестничной площадке четыре двери. Квартира Деда – в глубине, напротив моей.

Все так и звал его – просто Дед. Насколько мне известно, никто в подъезде не знал ни его имени-отчества, ни фамилии. А Дедом звали, потому что действительно был он стар. Я не мастер угадывать возраст по внешнему виду человека, но то, что ему было далеко за семьдесят, – это уж точно.