Не совсем мой, не совсем твоя

Нарочито медленно он выпрямился. Шевельнул кистями рук, чувствуя, как саднит содранная кожа. Поднял глаза на Илону.

– Если хочешь, чтобы я играл в твои игры, детка, перво-наперво прекрати бить меня по лицу. Брось эту мерзкую привычку, слышишь? Я тебе не лакей.

– Да ну? – притворно изумилась та, не отдавая себе отчета и в нелепости своей позы (стопа правой ноги, согнутой в колене, упирается в щиколотку левой, руки разведены в стороны и одновременно воздеты вверх, как у плохого актера, пробующего изобразить танец Шивы), и в нелепости восклицаний. – Пощечины кажутся тебе оскорбительными! Может, ты предпочитаешь это? – В мгновение ока она подскочила к комоду, схватила зажигалку и лихо щелкнула ею прямо перед носом Ника, заставив его отпрянуть. – Или это? – Теперь из нижнего ящика появился широкий кожаный ремень с тяжеловесной пряжкой, который она изредка надевала с джинсами и ковбойскими сапогами в стиле вестерн. – Отвечай!

Ах да, конечно… Вопрос – ответ.

– Может быть.

Его негромкий голос и невозмутимый вид подтачивают ее решимость, заставляя испытывать неуместные колебания. Он нисколько не нервничает? Сомневается в серьезности ее намерений?

– Что значит «может быть»?

– Это значит, – поясняет Ник с улыбкой, – принципиальных возражений не имею.

Играя пряжкой ремня, Илона подходит так близко, что ее ноги, затянутые в сетчатые чулки, касаются его колен. Расширенные глаза, учащенное дыхание… Наверное, чувствует себя Жюльеттой и Мессалиной в одном лице. Если бы только зеркало на минуту оказалось ПЕРЕД ней, а не ПОЗАДИ нее, возможно, на белом свете стало бы одной иллюзией меньше.

– В детстве, наверное, ты был примерным мальчиком, да, Ники? Из тех, что никогда не устраивают драк на школьном дворе и учатся только на «хорошо» и «отлично».

– Угадала.

Закругленный кончик ремня, пахнущий кожей, скользит по его лицу, выписывает кривые на лбу и щеках. Ник закрывает глаза. Ему уже не смешно, а противно. Лучше бы ударила.

– И почему если красивый, то обязательно подлец? Это нечестно… – шепчет Илона, завороженная его мнимой беспомощностью. – К тебе мужики на улице не пристают?

– Бывает.

– Как же ты выходишь из положения?

– Очень просто. Говорю, что им нужен кто-то другой, не я.

– И они уходят ни с чем?

– Как правило, да. Настоящие гомосексуалы не агрессивны.

– Как правило, – повторяет Илона, не переставая ласкать его кончиком ремня. – Но у каждого правила есть исключения. Я права?

– Да.

– Говори… Рассказывай дальше.

Он медлит, борясь с отвращением. Что за дурацкий спектакль? Может, стоит сказать ей: слушай, детка, кончай ходить вокруг да около. Ведь все же понимают, что на самом деле тебя интересуют не отметки в моем школьном дневнике, и не специфика моих взаимоотношений с представителями сексуальных меньшинств, а причины моего неожиданного охлаждения к тебе, заступнице и благодетельнице. Слишком частые исчезновения из дома и вообще из поля зрения. Неожиданные проблемы с сотовой связью, неубедительная ложь… Ты хочешь знать, что происходит, но не хочешь, чтобы это знание изменило привычный ход вещей. Не задаешь конкретный вопрос из боязни услышать правдивый ответ.

– Да о чем тут рассказывать? Все банально до безобразия. Один чувак задумал снять другого чувака и заявил о своем намерении настолько прямо и откровенно, насколько позволяло ему знание родного языка. Второй обиделся и нахамил в ответ, за что и получил по морде. Все.

– Где это было?

– На автомобильной стоянке торгового центра «Мега».

– Что он тебе сказал?

– Ты хочешь, чтобы я повторил? – От удивления глаза его раскрываются широко-широко. – Но, Илона…

– Я хочу, чтобы ты повторил, – произносит она упрямо.

– Бога ради, зачем?

Плотно сжав губы, что, по-видимому, должно изображать еще не гнев, но высшую степень недовольства, Илона расстегивает одну за другой пуговицы его рубахи, распахивает ее нетерпеливым движением, после чего стягивает с плеч. Ник слегка подается вперед, чтобы дать ей возможность стянуть ее окончательно, затем снова прислоняется к решетке. Рубаха остается висеть на его скованных руках, и, глядя на свое отражение в зеркале (этакий ангел с перебитыми крыльями), он снова смеется – не то над Илоной, нежданно-негаданно ступившей на эту кривую дорожку и толком не представляющей, куда она заведет, не то над самим собой, имеющим глупость ее поощрять…

– Так что он тебе сказал? Тот тип, который клеил тебя на автостоянке.

– Не имеет значения.

– Отвечай, черт возьми!

– Смени пластинку, детка.

…поощрять? Правильнее сказать провоцировать, причем вполне сознательно. Сознательно и хладнокровно. Первое время он задавал себе вопрос: зачем? Зачем ей это понадобилось? Но вскоре нашел ответ. Ах да… Она видела тебя напуганным, дружище. Да что там! Она видела тебя полумертвым от страха. И хочет увидеть снова.