Не спешите с харакири

Как убедить этого упрямца? Я уступаю, и мы отправляемся в путь.

* * *

Миссис Ловикайфмен занимает роскошные апартаменты в современном здании. Нас встречает слуга в белой куртке и провожает в огромный салон, где хозяйка дома восседает на диване, предназначенном для военных маневров, в компании трех джентльменов.

Как я узнаю чуть позже, миссис Ловикайфмен никогда не приглашает к себе женщин. Она — женоненавистница и любит единолично блистать в окружении воздыхателей всех возрастов и профессий. Это крупная женщина примерно сорока лет, рыжеволосая, с горящим взглядом, полными губами, смехом, способным разрушить вдребезги структуру кристалла, резкими жестами и непредсказуемым поведением. И без психоаналитических сеансов профессора Ляпетриш из Трепанского университета серого вещества ясно, что эта жизнерадостная вдовушка совершенно чокнутая и киряет, как полк поляков.

Рульт уже на месте и уже бухой, так как успел швырнуть пару бутылок виски в качестве аперитива.

— Гляди-ка, златокудрая! — рокочет он. — Дарлинг, я представляю тебе комиссара Сан-Антонио! Ходячая легенда французской полиции! А это Барбара, Сан-А. Лучшая шмара Соединенных Штатов и их окрестностей! Можешь поцеловать ее, она это любит!

Я вхожу в контакт, и как вы можете предположить, дорогие дамы, довольно плотный. Я награждаю Барбару парижским засосом, который, кажется, приходится ей по вкусу, а чтобы дать мне понять это, она обвивает руками мою шею и скользит своей ногой между моими.

Рульт хлопает себя по ляжкам.

— Ну что, признайся, не ожидал такого феномена?! — горланит он, продолжая прихлопы.

Вот он уже со мной на «ты». У меня складывается впечатление, что я давным-давно знаком с этим парнем.

— Я обычно предпочитаю быть действующим лицом, а не статистом, — отвечаю я.

Наконец, хозяйка вспоминает о соблюдении приличий и начинает номер под названием «представление гостей». Мне показывают профессора Ямамототвердолобо, старика, морщинистого, как древний пергамент, который абсолютно естественно диссонирует с этим пьяным балаганам. Затем мне представляют старикашку-америкашку с мурлом измятым, как автомобиль для гонок со столкновениями.

— Папаша Хилджон! — объявляет Рульт. — Старый бродяга, который сколотил себе состояние в Токио, продавая брелки в форме атомных бомб.

А вот Тай-Донг-Педхе — блестящий таиландский актер, который сделал головокружительную карьеру в Японии, играя филиппинцев.

Я едва успеваю пожимать хрящи присутствующих.

— Дорогая Барбара, — говорю я, — я отважился привести к вам своего близкого друга, Бе-Рхю-Рье, который сгорал от желания познакомиться с вами.

Присутствующие разражаются смехом. Толстяк хмурится и вопросительно смотрит на Рульта.

— Я извиняюсь, Сан-А, — говорит Рульт, — но по-японски Бе-Рхю-Рье значит «цветок сурепки в винном соусе».

Толстяк громко смеется.

— Согласитесь, что это весьма кстати. Получается, что у моего папаши предки были японцами.

Виски начинает литься рекой, и надо быть чемпионом по сплаву, как говорит Берю, уважающий массаж почек, — чтобы преодолеть пороги от Ни до Гара целым и невредимым. Все начинают постепенно надираться и довольно откровенно массировать ягодицы Барбары.

В какой-то момент профессор-японец начинает пристально наблюдать за Берю. Пронзительность его взгляда начинает беспокоить Толстяка.

— Что это бороденка так дыбает на меня? — волнуется мой приятель.

— Я изучаю его морфологию, — успокаивает нас Ямамототвердолобо.

И продолжает болтать по-японски с вопросительной интонацией.

— Чего? — недоумевает мой корифан. — Так, значит, вы не говорите по-японски?

— Я — китаец!

Старикан спокойно переходит на китайский. Непонимание Толстяка от этого лишь возрастает.

— Вы не говорите и по-китайски?

— Ну…

Но ученые подобны юнцам, которым стоит лишь где-то случайно прикоснуться к трусикам ровесниц, как они не могут успокоиться, пока не прикоснутся к тому, что под ними, если я осмелюсь на такое сравнение21.

— Сеньор Бе-Рхю-Рье, говорите, пожалуйста, на своем родном диалекте, а я попытаюсь определить, откуда вы родом.

Толстяк обалдело смотрит на меня, однако берет себя в руки и изрекает:

— Откеда скандехался этот долдон на мою макитру?

Ямамототвердолобо хмурит свои тонкие брови, впадает в транс и начинает испускать возгласы «ойя, ойя», как если бы он словил сомнительный кайф. Но в конце концов, разочарованно качает головой.

— Я тщетно тешил себя надеждой, что знаю все диалекты Азии. Вынужден признаться, что не знаю этого языка.

— С таким чаном это те не в догон!

— Откуда же вы? — стонет старикан.

— Не заставляй профессора мучиться догадками, — протестую я.

И спешу добавить:

— Он родом из Монголии.

— Но я знаю монгольский язык!

— Да, но из внешней Монголии.

— Я знаю и этот диалект.

Берю выходит из себя, да это и немудрено после восемнадцати стопариков виски:

— Я из настоящей вешней Монголии, целиком вешней, моей, ик, Монголии! А теперь смени пластинку, папаша, в натуре, ты мне давишь на эндокринку!