Не спешите с харакири

Наступает мой черед брать передышку. Эта старая морщинистая задница, наверное, сломала мне с полдесятка пальцев на правой руке. Профессор снова поднимает канделябр и собирается двинуть им меня по кубышке. Но мой дружище Берю уберегает меня от трещины кумпола, своевременно метнув свой бокал с шампанским в гнусную рожу старой макаки. Папаша-желтоморд роняет свой канделябр и прямиком бежит к открытому окну, из которого сигает головой в городской асфальт, прежде чем у нас успевает сработать хоть одна мозговая клетка, чтобы помешать ему сделать это. Барбара кусает себе локти. Папаша Хилджон, незадолго до того распахнувший свои шкеты, спрашивает с любопытством в голосе:

— Эй, Барбара, my dear!25 Мы на каком этаже?

— На седьмом, — уточняет Рульт.

— О.К., thank you, — вздыхает Хилджон, засыпая, — Poor old beans26.

Продолжая потирать свою ноющую руку, я подхожу к окну. Там внизу, в самом низу улицы, зеваки окружают расплющенное тело. Они задирают головы вверх…

— Сейчас примчатся легавые, — говорит Толстяк. — Ты не думаешь, что нам лучше смотаться отсюда?

Это он хорошо заметил, и я полностью одобряю его осторожность. Опыта ему не занимать, он знает, что «береженого Бог бережет», ну, а Бог надежнее японской полиции.

Я отвожу Рульта в сторонку:

— Очень жаль, старина. Но мне бы не хотелось иметь дело с японскими собратьями. Попытайтесь сами уладить это дело.

— Можете положиться на меня. Смывайтесь через черный ход!

Он идет, чтобы поднять конверт.

Инцидент действует на всех отрезвляюще. Нас слеганца мутит, а котелки вибрируют от напряжения.

— Можете доверить мне его, — говорит Рульт, помахивая конвертом. — Это штука действует, как динамит. Я свяжусь с французскими учеными, может быть, они…

— О кей. Но будьте осторожны с ним. Завтра созвонимся, идет?

— Идет!

Толстяк уже приподнял подол своего кимоно и порхает к выходу, как звезда балета, сорвавшая восторженные аплодисменты публики.

Мы мылимся через четыре ступеньки вниз по служебной лестнице и, очутившись на улице, замечаем; что на миг опередили машину, нашпигованную легавыми.

Пусть разбираются без нас.

Ну а мы, решив воспользоваться вечерней прохладой для того, чтобы освежить и проветрить мозги, пешком возвращаемся в свою гостиницу.

— Это, в натуре, что-то невероятное! — восклицает Бе-Рхю-Рье. — За всю свою собачью жизнь легавого не встречал ничего подобного! Никогда!

С опущенными под бременем постоянной загадки плечами и зеленым огнедышащим драконом на кимоно. Толстяк здорово смахивает со спины на мешок взрывчатки, мирно бороздящий многолюдные улицы вечернего Токио.

Глава 8

— Ну и ну, — вздыхает Толстяк, благополучно миновав вращающуюся дверь нашей гостиницы — смело можно сказать, что на нашу долю выпал насыщенный денек! — Он начинает перечислять: — Старый книжный червь, который распорол себе брюхо; двое легавых, которым мы расквасили афиши; попойка, во время которой я чуть было не развелся, и, наконец, этот чокнутый бабай, сиганувший в окно после неудачной попытки замочить тебя. С этими япошками не соскучишься!

Мы пожимаем друг другу лапы в коридоре и заныриваем в свои номера. Включив свет, я вздрагиваю: в моей комнатухе все перевернуто вверх дном. Во время моего отсутствия кто-то добросовестно провел шмон. Матрас валяется на полу. Ящики тщательно выпотрошены, также, как и чемодан.

Я не успеваю толком рассмотреть царящий в моем номере бардак, как ко мне вламывается негодующий Толстяк в развевающемся кимоно.

— Праздник продолжается! — ревет он. — Зайди-ка взглянуть, что они вычудили в моей избе!27

— Не стоит, — говорю я, — мне достаточно и своей.

Он обводит взглядом мой катаклизм и трясет башкой смертельно уставшего гладиатора.

— Понимаешь, Сан-А, я чувствую, что мы сунули нос не в свое дело, да еще в чужом болоте. Нам нечего ловить в этой стране. Здесь совсем другие люди и, вообще, здесь все не по-людски. У меня уже башка идет кругом!

Я колеблюсь по поводу того, стоит ли мне сообщать об инциденте администрации. Хорошенько подумав, я отказываюсь от этой затеи. Хозяева гостиницы обратятся за помощью в полицию, а мне это вовсе не надо. Мы с проклятиями начинаем наводить порядок.

— Как ты думаешь, что искала у нас та паскудина?

— Наверное, конверт…

— Ты так думаешь?

— Не вижу другой причины.

Толстяк, уперев руки в боки, застывает в центре комнаты.

— Нужно всё-таки выяснить, что же нацарапано на этом чертовом конверте, верно?

— Да, надо. Но тот, кто может прочитать адрес, сам охотится за ним. Так что мы попали в порочный круг, приятель.

— Если уж речь зашла о пороках, согласись, Сан-А, что эта Барбара — лакомый кусочек.

— Если проглотить сразу, то да; но его не стоит долго смаковать.

— Ты хочешь сказать, что она не первой свежести?

— И даже не второй. Толстяк. Тебе будет намного лучше со своей кашалотихой. А эта рыжуха похожа на раскаленный паяльник, о который недолго обжечь пальцы.

После этого разговора мы идем на боковую. Но мне не спится. Я уже нахожусь на грани того, чтобы пойти сдаваться в бюро находок, когда мне в голову приходит другая мысль. Я снимаю трубку и набираю номер баламута Рульта.