Не спи под инжировым деревом

Дорога между четырёхметровыми каменными заборами, за которыми могли скрываться чиновничьи дворцы, трущобы, возведённые местными жителями, полигоны для испытания космических ракет, порталы в другие миры, – дорога разветвилась и истончилась, как конец секущегося волоса, начала кружить и петлять и превратилась в просёлочную, в колдобинах, укутанную густой жёлтой пылью. По обочине плелась, тряся облезлым задом с хвостом-улиткой, собака. Когда мы проезжали мимо, она косо поглядела на нас, явно думая нехорошее. Мы миновали несколько заборов с надписями типа «Того, кто мусор здесь сваливает, я маму имел» и мусорными кучами под ними. Один раз я обернулся на старинную «Волгу», пухлую и красивую, которая приткнулась у забора и была в очень запущенном состоянии. Кто-то похитил накапотного оленя. Жаль, что не я.

Трясясь, мы въехали во двор дачи и остановились. Я первым вылез из машины и вдохнул загородный воздух. Кругом стояла благодатная тишина. Спрятавшись от солнца на окружающей дом веранде, опутанной виноградником, я ждал, пока остальные насуетятся всласть, перетаскивая вещи из багажника. Когда хибарка, построенная ещё во времена Микиного прадедушки, была откупорена после нескольких холодных месяцев, изнутри потянуло приятным запахом сырости и прохладным воздухом. Я вошёл в дом, и на меня навалилось сонное дачное безмолвие. По стене с осыпающейся штукатуркой пробежала вспугнутая нами ящерка.

Это была настоящая, традиционная апшеронская дача, с плоской крышей, маленькими тёмными комнатами и совершенно особенной магией лета, солнца, моря и деревьев: граната, миндаля, инжира. Мика был бы рад устроить нас в новом дачном доме, но тут я был согласен с его родителями – правда, они считали, что новая дача для нас слишком хороша, я же решил, что она ужасна: почти весь участок выложен уродливой плиткой, а из развлечений – только кондиционированный воздух да хлорированная вода в бассейне.

Мне хотелось как можно скорее оказаться на море, но остальные, с трудом проснувшиеся утром и не успевшие позавтракать, устроили возню с чайником, горячим тендиром, копчёной колбасой и ещё чёрт знает с чем. Пока они там суетились вокруг стола, мешая друг другу, я лежал на кушетке, закинув руки за голову, а друзья бросали на меня укоризненные взгляды, впрочем, не пробивавшие мою броню.

Обстоятельный завтрак занял не меньше сорока минут, и когда мы вышли на дорогу к морю, солнце успело забраться довольно высоко. По словам Мики, дорога должна была за пятнадцать минут вывести нас напрямую к дикому пляжу. Я удивился, услыхав про дикий пляж; мне казалось, что всё побережье давным-давно захвачено, нарезано на куцые, нагоняющие клаустрофобию куски, перегорожено и застроено ресторанами. Но, судя по дороге, пляж и правда мог оказаться диким. Большая часть участков были заброшены. Кое-где попадались старые полуразвалившиеся дома. На некоторых участках не было даже домов – только сорняки да крадущиеся, припадающие к земле виноградники.

Через десять минут дорогу нам куртиной перегородил чей-то забор. Мика клялся, что его здесь раньше не было и по закону быть не могло. Нам пришлось сделать крюк, а потом и вовсе идти через один из заброшенных участков по колючкам. Сайка всю дорогу ныла, теряла шлёпанцы и просилась на руки. Сжалившись, я посадил её себе на закорки.

Наконец показались шелковистые, блестящие песчаные дюны, поросшие серо-зелёными «заячьими ушами». Границу между дорогой и дюнами охраняли странные останки индустриальных сооружений – какие-то широченные короткие трубы, уложенные на манер олимпийских колец, похожие на зловещие бетонные соты гигантских пчёл-мутантов. Слева от труб лунным кратером зарылся в песок огромный, метра четыре в диаметре, колодец. Удивительно, но никого, кроме меня, этот колодец не заинтересовал. Они так и прошли мимо, не взглянув в его сторону, опустив головы к раскалённому песку. Я осторожно подкрался к колодцу и слегка наклонился над ним, но дна не увидел. Я наклонился ещё больше, но дна всё ещё не было видно. Тогда, собравшись с духом, я наклонился совсем низко и, обмирая, увидел далеко внизу чёрную воду. В этой воде могло плавать всё что угодно. Из колодца странно пахло, кажется, серой.

– Сайка, иди сюда! – позвал я, и эхо из колодца многократно усилило мой зов – «Иди сюда! Иди сюда!». Сайка неохотно вернулась, удивляясь, зачем это я остановился. Я предложил ей заглянуть в колодец. Она боялась и отказывалась, но в итоге согласилась, при условии что я подержу её.

– Ой! Это жесть какая-то, – сказала Сайка, нагнувшись над этой бездной, и вдруг с её шеи соскользнула золотая цепочка с кулоном, которую я подарил ей на Новый год, и улетела прямо в воду. То было особое украшение, заказанное мною у ювелира: замысловато переплетённые N и S – первые буквы наших имён. Послышался громкий всплеск, а вслед за ним – я готов поклясться, что слышал его, – тихий смех, раздавшийся из колодца. Сайка немедленно устроила истерику по поводу утерянного сокровища.