Не спорьте со счастьем

– Хм… Надеюсь…

Да уж, вопрос интересный, конечно, увидят ли они снег. Должны увидеть. Кровь из носу, а должны. Потому что возвращаться нельзя. Некуда.

Тревожное отчаяние снова шевельнулось под ложечкой, поползло к горлу, к глазам, и пришлось напрячься всем телом, сердито вздохнуть, отправить его обратно. Этого ей сейчас не хватало – дать волю отчаянию. Лучше молитву вспомнить да прочитать ее мысленно, как мама учила. И попросить для себя немного удачи. Самую капельку, много и не надо. Всего несколько пунктов. Во-первых, чтобы мамина подруга Таня Деревянко место жительства не поменяла. Во-вторых, чтобы не выставила ее за порог. В-третьих, чтобы согласилась ее временно у себя зарегистрировать. Разве это так много – три пункта? Совсем даже немного. А без регистрации ей никак нельзя. Без регистрации на учет в миграционной службе не поставят, и они с Алишером будут нарушителями закона. Нелегальными мигрантами, подлежащими немедленной депортации.

Господи, сделай так, чтобы Таня Деревянко жила по адресу, что на открытке. Господи, сделай так, чтобы она была дома. Она не должна отказать, она добрая, она такие письма хорошие писала. Жаль, они не сохранились, потерялись где-то после маминой смерти. Господи, помоги встать на учет в миграционной службе. Очень нужно. По закону после этого можно здесь три месяца жить, можно за это время работу найти, можно комнатку снять… А там видно будет, Господи…

– Мам, ты чего шепчешь? Ты боишься, да?

Она и не заметила, что Алишер отвернулся от окна и смотрит на нее испуганно. Всегда у него личико меняется, когда он чего-то боится. Круглые щеки опадают, глаза будто прячутся вглубь, и ладошки становятся холодными и влажными. Встрепенувшись, она тут же изобразила на лице спокойствие и уверенность и даже сумела улыбнуться весело и довольно бодренько.

– С чего ты взял, что я боюсь? Ничего я не боюсь.

– А почему глаза закрыла? И губы у тебя дрожали, будто ты плакать собралась?

– Алька, отстань! Посмотри лучше, как за окном интересно! Смотри, какие деревья вон у того дома с колоннами растут… Видишь? Это голубые ели. У нас таких нет.

– Елки, что ли? Как в Новый год? Так они же не настоящие!

– Нет уж, здесь они самые настоящие, Алька! Это у нас была елка искусственная, мы ее каждый год с антресолей доставали и наряжали.

– А мы Новый год здесь будем встречать, да?

– Ну конечно здесь. Мы же с тобой решили уже, что навсегда сюда приехали. Что нам будет трудно, но мы все вытерпим… Помнишь?

– Помню… – важно кивнул мальчишка. – Помню, мамочка. Ты не переживай. Я все знаю.

И опять внутри дрогнуло от этого по-взрослому прозвучавшего «я знаю». Действительно, знает. Шесть лет живет в одних сплошных трудностях, в безотцовщинах, в постоянном безденежье. Даже в детский сад никогда не ходил —дома сидел с бабушкой, которая ему русские сказки рассказывала и говорила с ним только по-русски. Как и с ней, когда она была маленькой. А потом умерла у него на глазах. Но лучше об этом не думать, не думать… «Прости меня, мамочка, я пока не буду о тебе думать. Иначе заплачу».

– Видишь, по какой красивой улице мы едем? Это самая главная улица в городе, центральная. Бабушка, когда молодая была, здесь любила гулять.

– Ой, смотри, мам… Какой дом красивый! Как дворец из книжки!

– Нет, это не дворец… Это, по-моему, старинный купеческий дом должен быть, еще до революции построенный…

– До какой революции? До войны, что ли? Здесь тоже война была? Как у нас в Душанбе?

– Нет. Это не такая война была.

– А какая? Коммунистическая? Когда все хорошо было, а потом плохо стало?

– Алька, боже мой, какая у тебя каша в голове!

– И ничего не каша! Бабушка мне рассказывала, что когда-то давно, при коммунистах, здесь все хорошо было. А потом плохо стало.

Сидящий перед ними мужчина с крепким бритым затылком обернулся, глянул на Алишера заинтересованно. Ничего не сказал, только хмыкнул, снова отвернулся. Они переглянулись испуганно, и Диля прижала палец к губам – молчи, мол. Автобус заскрипел, задрожал натужно, разворачивая длинное двойное тулово на перекрестке, быстро поехал уже по другой улице, не так запруженной транспортом. И дома здесь были уже не такие монументальные. Обычные были дома, панельные, стояли в строгом ряду, окруженные наполовину облетевшими тополями. На остановке забралась в автобус бабушка с палочкой, и Диля торопливо подскочила, уступая ей место. Бритый затылок впереди снова зашевелился, повернул голову, глянул на нее с удивлением, будто она что не так сделала. У них, видимо, не принято старикам место уступать? Другие национальные традиции? Странно, а ей казалось, что простое уважение к старости никакого отношения к традициям не имеет. И мама ей об этом ничего не рассказывала…

– Спасибо. Спасибо, деточка… – благодарно ворковала старушка, пристраивая около себя свою палку. – Это твой парнишонка, да? Славненький какой парнишонка, чернявенький.

– Остановка «Академическая». Следующая – «Комсомольская», – равнодушно прошипел динамик водительским голосом.