Не стирайте поцелуи. Книга 1

Я знаю, что, если брошу его, больше никогда не увижу. Он погибнет, это точно. И мне даже наплевать на то, как я потом буду жить с мыслью об этом, в данный момент я просто не способна сделать то, что он мне велит. Изо всех сил стараюсь плыть и тащить за собой матрас, но в моём распоряжении только одна рука, и мы, похоже, в лучшем случае стоим на месте, а в худшем, скорее всего, хоть и медленно, но всё-таки двигаемся в противоположном от берега направлении.

Внезапно наш плот накреняется и едва не переворачивается. Я слышу один внушительный «бульк» и понимаю, что Лео тоже в воде.

– Давай на ту сторону! – командует.

– Ты что! Сдурел? Что мне потом делать с твоей спиной, если прихватит?

– Иди на ту сторону матраса! – повторяет, чуть ли не сквозь зубы.

Как только я послушно перехожу к противоположному углу, он снова командует:

– На счёт «раз-два» одновременно!

Я, конечно, сразу соображаю, в чём его план и послушно выполняю.

Мужская сила, это всегда мужская сила. Даже если она подпорчена травмой, её всё равно всегда больше, чем женской. Она решает проблемы, отводит опасность, выручает из беды и двигает матрас в нужном направлении, а не барахтается беспомощно. Мы плывём. Не так быстро, как хотелось бы, но двигаемся к острову, а не от него.

– Не болит? – спрашиваю я мужчину.

– Нет.

Через пять минут снова спрашиваю:

– Точно не болит?

– Точно.

Но лицо его перекошено. Мне видно, потому что я женщина, и в отличие от мужчин, умею всё видеть, даже когда темно. Даже если бы сейчас не было лунного света, я всё равно бы знала, как ему больно. Чувствовала бы.

Лео выбирается на каменистый выступ на берегу первым, я затаскиваю матрас вслед за ним. Он сразу ложится на спину, и по его немного согнутым в коленях ногам я определяю, как сильно напряжено его тело. Аптечка в палатке.

– Таблетки или инъекция?

– Съесть или надругаться…

– Что?

– Анекдот вспомнил. Хочешь расскажу? Про медведя…

Я даже язык прикусываю, чтобы не накричать на него. Потом быстро соображаю план.

– Рассказывай, – говорю.

– Как-то раз… один очень гордый мужик… набрёл на берлогу медведя в лесу. Медведь его спрашивает: «Съесть или надругаться?». Само собой… «Надругаться». Как только медведь закончил… своё грррязное дело, мужик рванул домой за ружьём. Прибегает к медведю, стреляет, а ружьё даёт осечку. «Съесть или надругаться?» – спрашивает медведь. «Надругаться».

Я обрабатываю руки, надеваю перчатки, набираю в шприц раствор. Лео, невзирая на боль, не сдаётся:

– … всё кончено. Мужик прибегает домой, откапывает в саду свои армейские гранаты, возвращается в лес, забрасывает все тридцать штук медведю в берлогу, да так, что целый каньон разворотило.

Я прокалываю кожу, за ней вену, на мгновение замираю, чтобы почувствовать его кровоток.

–… «Получи с..ка!» плюёт мужик на могилу медведя. И вдруг кто-то кладёт ему на плечо лапу: «Я знал, что тебе понравится!».

Вынимаю иглу, прикладываю тампон с антисептиком к коже.

– Что? Не смешно?

– Очень смешно, – говорю. – Оцени степень боли от нуля до десяти.

– Это зачем?

– Надо.

– Шесть.

Через десять минут тоже «шесть». И через двадцать, и через тридцать. Через час «пять».

– Вот же дерьмовое дерьмо… – стонет Лео.

– Что, Бэтмен, всё ещё больно?

Он только кривится и дышит тяжело и натужно. Обычно после введения препарата ему становится легче уже в первые пятнадцать минут. Я даю ему помучиться ещё десять минут, потом предлагаю:

– Давай ещё один?

Лео молчит. Опиоиды, которые я ему вкалываю, вызывают зависимость. Никогда бы не подумала, что когда-нибудь собственноручно буду регулярно вводить наркотики человеку, к которому испытываю…

– Лео… я должна признаться тебе кое в чём.

– Давай! Жги…

Он тут же поворачивает голову, чтобы видеть мои глаза. Ему хоть и больно, но это не тот приступ, который лишает его сознания – я уже научилась их классифицировать по его поведению и затем определять, что колоть и когда. В последнее время я всё чаще давала ему обезболивающее, не вызывающее зависимости – средство, которое вводят внутривенно послеоперационным пациентам. В сочетании с препаратами, снимающими спазм и напряжение, эффект был тот же, что и при введении опиоида.

– Лео, я сейчас не вкалывала тебе обезболивающее. Я ввела тебе физраствор, то есть практически воду.

Я ожидаю от него фейерверк слов с корнем на букву «f», но он совершенно спокойно блуждает мученическим взглядом по моему лицу.

– Зачем? – спрашивает.

– Чтобы показать тебе правду.

– Какую ещё правду?

– Лео, тем, у кого боль в голове, помогает плацебо, а тебе нет. У тебя проблемы со спиной и тебе нужно повторное обследование.

Он то ли закрывает глаза, то ли закатывает их со стоном «О, боже». Потом сразу просит:

– Сделай нормальный укол, пожалуйста!

Мне больно слышать слабость в его голосе. Он устал терпеть, а до этого очень убедительно скрывал, что делает это из последних сил.

– Это жестоко, – объявляет мне, пока я обрабатываю его кожу антисептиком.

– Ты чуть не вырвал мне руку, когда спасал от медведя, – напоминаю. – Иногда нужно сделать больно, чтобы помочь.