Не страшись урагана любви

— Бояться нечего.

— Все равно боюсь.

Комната была прохладной, темной и тихой, от слепящего глаза солнца южных Багам ее заслоняла наружная решетка с виноградом. Бонхэм не ответил.

— По правде, я все время боюсь во время погружений. Ты что, не заметил? — Бонхэм и сейчас промолчал. Ощущение было такое, будто Грант ничего не говорил, и на мгновение он сам в это поверил. Он заставил себя встать. — Ну, тогда я думаю, что я лучше еще выпью. Херово себя чувствую.

Бонхэм заржал:

— Ну, теперь это разумнаямысль.

Грант вяло разделся, ощущая опустошенность, лень и разбитость во всем теле, а Бонхэм ждал.

— Ты все еще новичок, знаешь, — сказал Бонхэм, когда они шли под тенью решеток. Наступила очередь Гранта промолчать. Когда солнце обожгло их, это воспринялось как физический удар. Женщины исчезли. А Файнер и Орлоффски бесстрастно ждали их в доке.

— Где твои японские туфли? — мило спросил Бонхэм.

— Няма, — ответил Орлоффски.

У всех у них, кроме него, были японского типа сандалии, сделанные в Америке, с подошвами из резиновой губки и твердой резиновой полоской между пальцами; Бонхэм и Гранту порекомендовал купить такие в Ганадо-Бей. «Славные ботинки», — называли они настоящие туфли из соломы в давние времена Перл-Харбор.

— Его девка их сперла, Эл, — сказал Сэм Файнер неожиданно высоким и тонким для человека с такой грудью голосом, — вот что.

— Ни черта она такого не делала, — ругнулся Орлоффски.

— Он потерял одну утром на катере, — ухмыльнулся Файнер.

Бонхэм столкнул их.

Абсолютная правда, что ныряние и плавание протрезвило их и каким-то таинственным образом предотвратило похмелье. И когда они вернулись, физически Грант чувствовал себя намного лучше. Но это было, наверное, единственное приятное событие всего дня.

Во-первых, стало уже слишком поздно, пока они собрались, чтобы плыть к так называемой «лагуне» или другому хорошему для охоты месту. Так что Бонхэм повел их мимо заякоренного и покинутого самолета и остановился примерно в миле от дока. Вода была не глубже пятнадцати футов, а песчаное дно — почти без кораллов, а следовательно, почти и без рыбы, — простиралось на той же глубине в необозримую даль. Фактически, сказал Бонхэм, им надо бы плыть мили и мили в этом направлении, почти до Инаугуа, чтобы найти дно поглубже. Течения превратили район почти в пустыню, нанося песок и создавая необитаемую мель. Но Бонхэму, как сразу стало понятно, было на это плевать, потому что он собирался заняться Сэмом Файнером и маленькой камерой «Минокс» с боксом, которые он ему привез. Это он и сделал. «Тренируйся, оставайся под водой как можно дольше», — вот и все, что он сказал Гранту и исчез с Файнером. Если Файнеру понравится маленькая камера, сказал он, он ее отдаст.

Сэм Файнер, кажется, был парнем, что надо. Но он, конечно, тоже нырял все утро. И у него уже была камера поиграться. Из всех них только у него было настоящее подводное снаряжение — привезенный за большие деньги «Скотт Гидро-Пак» с тремя заполненными двойными баллонами, поскольку фильтрованного воздуха на Гранд-Бэнк не было. На катере он с помощью Бонхэма и Орлоффски надел его, хотя глубина была всего пятнадцать футов, и прыгнул за борт. Чтобы сберечь воздух, он дышал только через выводную трубку «воздушного экономизатора» на одной стороне маски во все лицо. Бонхэм только с трубкой пошел за ним и дал ему камеру. Орлоффски, который вовсе не был парнем, что надо, взял ружье и, чертыхаясь и проклиная плохое дно, отправился один. Не прошло и пятнадцати секунд, как Грант неожиданно оказался в воде в одиночестве.

Пятнадцать футов — это глубина конца большинства плавательных бассейнов, по дну которых Грант свободно бродил. Не нужно даже продувать уши. Ясно, что не могло быть и речи о свободном нырянии без акваланга. Там хоть можно подобрать шпильки или пару кусочков мрамора. Несколько рыб-игл шныряло то здесь, то там, несколько крошечных яркоокрашенных сержант-майоров рылось в песке или в траве. Вот и все.

Рассерженный поведением Кэрол Эбернати, раздраженный тем, во сколько обойдется ему эта поездка, раздраженный уроками свободного ныряния, которые обещал и не давал Бонхэм, он поплавал вокруг катера, увидел и изучил первого морского зайца, о котором он читал, но никогда не видел, который и был-то похож на жидкое пирожное тесто, свернутое в ватрушку, поглядел со страхом и отвращением на коричневые чернила, выплескивающиеся изнутри, когда раскрывался острый кончик; понырял к песку и траве, удерживая дыхание, а потом, до смерти утомленный, он начал расширять круги и уплыл от катера. Здесь он на крайнем пределе видимости увидел, что Орлоффски преследует рыбу, и поплыл в этом направлении.