Не страшись урагана любви

Это оказалось самым красивым из всех сделанных им когда-либо погружений. Оно было почти совершенным. Плывя вниз в классической позе, продув вовремя уши, он ощущал, как его ноги с ластами легко и расслабленно преодолевают сопротивление воды, как будто он смазан гусиным жиром. Он видел, что большая рыба становится все ближе и ближе, и ощущал, что в его распоряжении все время мира. Окунь отдыхал в двух футах от кораллового холма, а это значит, что он достиг... сколько? тридцать шесть футов? Перестав бить ногами, он выждал достаточно, но не слишком много, высчитывая угол входа стрелы для удара в мозг сзади и сверху и, медленно выстрелив, попал точно. Окунь содрогнулся и замер, а Грант, восхищаясь собой и своими движениями, перевернулся и медленно пошел вверх, глядя на сверкающее, вечно беспокойное морское небо, которое встречало его. Он был — по крайней мере, пока мог сдерживать дыхание — свободным человеком, свободным от силы притяжения, свободным от всего, и торжествовал. Диафрагма дернулась всего пару раз, когда он, как можно медленнее, плыл наверх, сожалея, что все кончилось. Когда голова вырвалась на поверхность, он ощущал — ошибочно или нет, — что стал другим человеком.

Но потом вернулась тревога. Рыба мертва, так что нет нужды бить ножом, выстрел был в голову, так что крови почти не было. Но он все равно беспокоился. Все время глядя вправо, влево и назад, он снял окуня со стрелы, продел шнур, привязал его к поясу плавок и поплыл, озираясь каждые несколько секунд, в указанном Бонхэмом направлении. Теперь ему казалось, что он не должен был этого делать, но равно немыслимо было отвязать и выбросить рыбу. Эта идея приходила ему в голову — просто оставить ее и уплыть. Он плыл один и всматривался в подводный мир.

Еще недалеко уплыв, он заметил, что окуней над коралловыми холмами впереди нет. Они просто исчезли, как по команде. Шокирующая дрожь тревоги пронизала его, он ведь не знал причины. Появились акулы? Впереди слева, в море, почти на пределе видимости, он уловил слабую голубую тень, скользнувшую вниз. Крепко сжав ружье, бывшее практически бесполезным как настоящее средство защиты, он поплыл туда и увидел, что это был Орлоффски.

Шнур у Орлоффски был унизан рыбой, возможно, даже два шнура, поскольку Грант не мог поверить, что гак много рыбы может поместиться на одном. Ее было так много, что он едва нырял, но при этом гнался еще за одной. Грант восхищенно наблюдал, как Орлоффски убил рыбу, вынырнул и начал нанизывать ее на шнур. Такая грубая алчность вызвала у него отвращение. Он осознавал, что наблюдает действие того человеческого качества, которое разрушает леса и дикие поля Америки. Орлоффски его не заметил и поплыл, высматривая новую рыбу, а Грант отправился искать Бонхэма.

Когда он плыл один, то все время озирался вокруг, чтобы убедиться, что голодная акула не летит на него. Эти проклятые маски, просто удивительно, как они сужают поле обзора. Все равно, что шоры.

13

Колоссальные раскаты грома в тучах, яркие, сверкающие стрелы ослепительных молний, носились в ее голове так, что ей хотелось закричать, когда она переваливалась через борт лодки на песок и брела по мелкой воде, прежде чем упасть. Только так могла она описать свое состояние. Но она не кричала. Она храбро сдерживала свои волевые, дисциплинированные губы, хотя никто и не знал о ее героизме.

Ну, им она не скажет.

Силу иногда испытывают почти за пределами ее возможностей. Только Сильных испытывают Сильно. И если они не могут это объять, подняться над этим, подняться над Мертвым Прахом своих Я, они падают на тот же уровень, тот же материальный эволюционный уровень. И кричать в Духовном Гневе перед материальными людьми — это значит не быть услышанной.

В теплой мелкой воде яркий солнечный свет сквозь закрытые веки пульсировал тепло-красным. Миллион ярких пчелок метался в этом красном пространстве, и у каждой были крошечные лучики, пылающие алые провода, готовые навредить сильным и великолепным, подлинным жертвователям, сотня миллионов пылающих яростных жал. Это не несправедливо. Это Карма. Она услышала, что лодка ушла. Теперь она слышала, как две женщины на песчаном пляже за ней разговаривали приглушенными голосами, как при инвалиде. Кэрол Эбернати, улыбаясь про себя, не открыла глаз. Теплая морская вода очень успокаивала и исцеляла. Море — Великая Мать. Она ловко опорожнила мочевой пузырь в купальный костюм, ощущая в теплой воде еще более теплую мочу, стекающую по бедрам в паху, и думая, как она их всех одурачила. На самом деле она вовсе не была больна. Она просто хотела п...исать. Но не могла же она встать и открыто сказать об этом при всех в лодке, при грубых мужчинах и женщинах моложе ее.

Она медленно села, как будто не очень сознавала, где она, и оглянулась.

— Как вы себя чувствуете, Кэрол? — обратилась к ней Кэти Файнер. — Получше?

— О! — сказала она. — О! — Она положила руку на лоб. — Да. Да. Вода так успокаивает. Море исцеляет. Море — это Великая Мать. Думаю, оно мне помогло.

— Будете есть?