Не стреляйте в рекламиста

Структурировал этот бедлам Володя, человек неопределенного возраста с нездоровым цветом лица. («Сжег себе желудок», – объясняли новичкам аборигены. Подразумевалось, что произошло это трагическое событие на секретном космодроме.)

Володю отличала искренняя любовь к пацанам и всему, что летает.

– Будешь клеить ракету, – сказал он Ефиму, записав его в свой кондуит.

– Не буду.

Привычный рабочий шум сразу стих. Володе здесь возражать было не принято.

– Почему? – К удивлению пацанов, Володя не раскричался, как это с ним частенько бывало («Нервы», – оправдывали шефа в таких случаях пацаны).

– Я хочу строить самолет, – объяснил Ефим.

– Какой? – На полках лежала масса журналов с подробными чертежами.

– Вот. – Ефим развернул чертеж. Сердце замерло. Первый эскиз он создавал в больнице, где очень тяжело перенес менингит. Более подробные чертежи сделал после изучения книги «Учимся летать», которую сочувствующий отец выписал ему по почте.

Володя внимательнейшим образом изучил неумелые линии.

– Значит, если я предложу тебе что-то другое, ты откажешься?

– Не знаю. – Ефим опустил глаза. Он и в самом деле не знал. Но его самолет прямо просился в небо. Летящий, он часто снился мальчишке. Единственное, что не вытанцовывалось, так это название.

«Ту» – Туполев, «Як» – Яковлев, «Ил» – Ильюшин. А вот «Бе» – вовсе не Береславский, а Бериев, талантливейший конструктор гидросамолетов. Аббревиатура от «Ефим Береславский» получалась вообще неудобопроизносимой. Да, было отчего задуматься…

Володя поразмышлял еще немного и, отодвинув чертеж к Ефиму, подытожил:

– Действуй.

Легко сказать! Дерево есть, бумага и ткань есть, инструменты стоят. Но непонятно, с чего начать.

К нему подошел строгий черноволосый парень, Максим Флеров, всего лишь года на два старше:

– Ты умеешь строгать, паять, точить?

– Не знаю, не пробовал, – высказался за Ефима из угла толстый Сережка Чеботарь. Все заржали. Ефим тоже. И в самом деле смешно. Только в анекдоте спрашивали, умеешь ли ты играть на скрипке.

Флеров, не обращая внимания на шутки, помог сделать Ефиму эскизы деталировки и разбить работу на технологические этапы.

– Теперь сам, – сказал он. И посоветовал: – Лучше начать с нервюр[4].

Четыре рабочих часа пролетели незаметно. Многие подходили, подсказывали. Ефим сам спрашивал у Флерова и Володи. К концу занятия пакет фанерных нервюр, обточенных (пусть и не идеально) в соответствии с выданным Володей профилем, уже лежал на верстаке. Все шло хорошо. Похоже, новенького приняли. Лишь один эпизод был… не то чтобы неприятный, но…

Семенов подошел к нему и своеобразно указал на неправильную заточку скальпеля:

– Ты делаешь как-то по-еврейски!

– Я по-другому не могу, – признался Ефим. – У меня и папа еврей, и мама еврейка.

* * *

Тут надо сказать, что антисемитизм не шибко отравлял молодую Ефимову жизнь. Он довольно поздно узнал о своем отличии от других, и это его особо не трогало, так же, как и его товарищей. Но время от времени происходили шокирующие события. Однажды он слегка подрался с Колькой Архиповым, пацаном из их класса. Подрался во дворе дома. Событие не было исключительным: они с Колькой дрались и мирились по три раза на дню. Но вдруг из окна четвертого этажа вылез по пояс Колькин отец и – на всю улицу! – начал учить Кольку никогда больше не связываться с этим подлым жиденышем!

С Колькой они помирились через двадцать минут. Но осталось большое недоумение: что же он такого сделал Колькиному отцу?

Позже это печальное – не только для евреев! – явление еще не раз коснется Ефима. Но, пожалуй, уже не будет задевать так больно и обидно…

* * *

Ефим второй раз за вечер заставил застыть кружковскую жизнь. Авиамодельное сообщество задумалось. И пришло к единственно разумному выводу: парень не виноват. Один – хромой. Другой – рыжий. Третий – еврей. Судьба!

Тут в комнату зашел Володя, и колесо снова закрутилось. Потом он ушел совсем, оставив старостой Флерова, кстати, далеко не самого старшего по возрасту.

А потом начался собственно «прием».

Когда младшие ушли, Ефиму дали в руки веник и велели подмести пол. Это справедливо, рассудил Ефим и принялся за дело. Он аккуратнейшим образом подмел опилки и обрезки. Но Чеботарь взял щетку-сметку и еще раз прошелся по поверхности стола.

Ефим снова подмел.

Но Чеботарь взял щетку-сметку… А поскольку крошек и опилок почти не осталось, он еще порвал ненужную бумажку. И тоже – на пол.

Все выжидающе смотрели на Ефима. Он нахмурился. Похоже, мама права насчет дурной компании. Но где наша не пропадала! (Эта сентенция постоянно возникала в его голове перед совершением поступков, которые можно было бы и не совершать.) И он одновременно со страхом и с удовольствием, сам шалея от собственной смелости, крепко заехал веником по щекастой физиономии Чеботаря!

Под громкий хохот ребят Чеботарь бросился в атаку. И, чего скрывать, через три минуты Ефим был повергнут гораздо более сильным противником. Чеботарь, схватив Ефима за волосы, тыкал его лицом в уже использовавшийся на арене веник. Из глаз мальчишки текли слезы. Но – молча.

– Хорош, – спокойно сказал Флеров.