Не судьба

Мишель вздохнул с облегчением и в тот же день абонировался в цирк: взял ложу у барьера на весь сезон. А шёлковых чулок накупил столько, что, по словам сестры, «на целый эскадрон хватило бы». Он всем решительно предлагал денег взаймы и, между прочим, обратился с этим предложением к Влангу.

— А какие проценты? — не спеша осведомился Вланг.

— Проценты? Ты, кажется, с ума сошёл! Разве я банкир? Или ты воображаешь, что я в ростовщики хочу выйти?

— Так зачем же ты хочешь взаймы давать? И как же это можно без процентов?

— А так же, взял, да и отдал. Денег много — вот и предлагаю. Хочешь — бери, а не хочешь — чёрт с тобой!

Барон задумался.

— Нет, мне теперь не нужно. Благодарю, — сказал он, помолчав. — А я тебе хочу совет дать.

— Давай совет. Только без процентов!

— Ты не разговаривай много… Я хочу сказать о деньгах. Береги их.

— Ну, нет уж, покорно благодарю. Терпеть не могу, когда у меня много денег. Они всегда камнем на сердце лежат.

— Очень странно. Приятно, когда денег много; а ты не рад.

— По моему, вся мерзость на свете из-за денег. Деньги — это… это скверность. И, кроме того, я чувствую, что не умею ничего путного с ними сделать. Хотел бы — и не умею. Решительно ничего не придумаю.

— О, ты неблагоразумен! — проговорил Вланг, зевая.

— Ну, тебя к чёрту с твоим благоразумием!

Мишель рассердился и пошёл к Мурановым. Сонечка сразу заметила, что он не в духе.

— Что с вами? — спросила она с участием.

— Наследство получил, — отвечал он, вздыхая.

— И это вас так огорчает? Люди радуются в таких случаях, а вы вздыхаете. Вот ведь всегда так: кому не нужно, тому и даётся!

— Не правда ли? — с жаром подхватил Мишель. — Это меня всегда возмущает. И ведь что скверно: никак этого не переделаешь! Не идти же мне, в самом деле, осведомляться, не надо ли кому моих денег, да и дарить направо и налево. Одно утешение, что скоро от них не останется ни полушки.

При этой мысли он вдруг повеселел. Да и Сонечка стояла тут и смотрела на него так радостно и приветливо, точно она немножко любила его…

— Однако, куда же они денутся? — спросила она, улыбаясь и усаживаясь в своей любимой позе, положив на руку свою маленькую головку, прислонённую к спинке кресла.

— А право, не знаю. У меня часто много денег бывает, а часто их совсем нет. Бог их ведает, куда они деваются.

— Ну, а что же лучше: когда их нет или когда есть? — продолжала она допрашивать с весёлым взглядом.

— Когда нет — честное слово! Правда, деньги всегда точно чувствуют, что мне их не нужно, и спешат истратиться. Что ж, чем скорее, тем лучше: авось попадут, куда нужно!

— Прекрасная теория!

— Да право так. Это смешно, но совершенно справедливо. Я сам чувствую, что деньги мне лишние: я всегда с ними глупо распоряжаюсь. Вот и вчера…

Он вдруг запнулся и умолк.

— Что же вчера? — переспросила она.

— Так, ничего особенного. Напрасно я упомянул, — проговорил он вспыхнув и отвернулся.

— Рассказывайте сейчас, я хочу знать. Ну! — настаивала Сонечка.

— Софья Петровна! Ради Бога, не спрашивайте!

— Михаил Иванович, говорите сейчас!

— Вот видите ли… Все знают, что я получил наследство… Ну, пришли ко мне товарищи. Говорят…

Он вдруг рассердился и вскочил.

— Видите, всё деньги виноваты! Ну, отправились кутить. Я напился пьян. Вам угодно было знать… Интересно, не правда ли? Ну-с, напился… Вот и сказал, и вы теперь…

Голос его вдруг оборвался. Он отошёл и прижался лицом к каминной полке.

Сонечка несколько минут молчала, потом робко заговорила:

— Извините меня, ради Бога; я не знала…

Она не успела докончить фразы: он быстро повернулся к ней, и она увидала, при свете лампы, его побледневшее лицо и глаза, наполненные слезами. Он заговорил дрожащим голосом:

— Конечно, вы не знали и никогда бы не узнали… если бы не моя глупость. Положим, это со всеми бывает… И со мной не в первый раз. Но теперь, именно теперь…

Он остановился и опять отвернулся.

— Ох, уж этот коньяк! На меня ничто так не действует как коньяк. Шампанское или…

— Послушайте! — прервала она серьёзным, решительным тоном. — Дайте мне честное слово, что никогда больше вы не будете пить коньяку.

Он очень удивился. Он не ожидал этого; но ему стало невыразимо приятно, что она заботится о его поступках. Ему сделалось вдруг так хорошо, что он сказал от всего сердца:

— Даю вам честное, благородное слово.

— А теперь, — произнесла она тихо, — простите меня за неуместное любопытство; я огорчила вас. Конечно, я не имела никакого права вас расспрашивать.

— Пожалуйста, не извиняйтесь. Вы видите, что всё к лучшему вышло, — возразил он с жаром. — Вы не можете себе представить, какое вы мне сделали одолжение.

— Я?

— Да, вы. Я уж сколько раз давал зарок не пить коньяку, и ничего из этого не выходило. А теперь, кончено! Знаете, если бы кто-нибудь почаще обращал на меня внимание как вы, я, может быть, был бы другим человеком. А теперь я ведь сам знаю, что я, в сущности, скотина! Извините…

— Как вы можете так говорить! — заволновалась Сонечка. — Если вы сами сознаёте в себе дурное, если вы сами недовольны собой, как же вы не переделаете?