Не судьба

Платон был камердинер, состоявший при Петре Александровиче для изнашивания его платья, курения его сигар, а также для глотания его гомеопатии. Пётр Александрович всегда лечился от неопределённых болезней, и Платон помогал ему истреблять его лекарства, находя всякое лечение для себя полезным. Барин очень жалел бедного Платона и часто с меланхолией объяснял своим знакомым, что его камердинер ужасно страдает нервами. Платону иногда делалось дурно, особенно, если Пётр Александрович позволял себе сомневаться в пригодности для него своих жилетов или носовых платков. Впрочем, это случалось редко. Сестрице барина, Прасковье Александровне, чрезвычайно нравились усы Платона; стало быть, он был безопасен и с этой стороны. Что касается Сонечки, она попробовала было избавить отца от диктатуры камердинера, но в первый раз в жизни встретила со стороны Петра Александровича решительный отпор. Объявив ему однажды, чтобы он выбирал между нею и Платоном, она получила в ответ: «Помилуй, мой друг, ты, может быть, на днях выйдешь замуж, а Платон всегда при мне останется. Как же мне без него, сама посуди!» Она покорилась; Платон утвердился на прочных основаниях и навеки завладел барином. Летом, между ним и Петром Александровичем иногда возникали несогласия, потому что в деревне Платон особенно любил отдыхать на лоне природы, так что барин никогда не мог удостоиться его лицезрения. В таких случаях Муранов с неожиданным геройством отказывал ему от места; Платон величественно удалялся на село к священнику, там оставался, по большей мере, два дня, и снова призывался на царство. После таких размолвок он снисходительно принимал от барина, в залог примирения, запонки или серебряный портсигар, и жизнь снова текла обычным порядком. В те же минуты, когда Муранов мимолётно сердился на своего камердинера, под влиянием своего вспыльчивого нрава, он имел обыкновение громогласно ругать его на французском языке, чтобы всё-таки не оскорбить его чувствительности и не расстроить его нервов. Неотъемлемое достоинство Платона составляла его честность: он никогда не воровал, и когда присваивал себе барские вещи, то всегда делал это открыто, пред лицом всего света, с полною уверенностью, что имеет на то право. Наш герой почему-то пришёлся ему по вкусу и сразу был принят под его покровительство. Между прочим, Мишель угодил ему за обедом, обнаружив глубокое познание и тонкое понимание вин, чего, к величайшему прискорбию Платона, решительно недоставало Петру Александровичу, который предпочитал шампанское всем винам, а сладкую шипучку — шампанскому. Платон с горечью сообщил Мишелю, что барин не умеет отличить хереса от портвейна, и что с полстакана лафита у него в голове шумит. Мишель пожалел об этом вместе с чувствительным камердинером, и с этой минуты они стали друзьями. Это скоро заметила и Сонечка.

— Ну, вы у нас совсем получили право гражданства, — смеясь сказала она однажды после обеда. — Платон решительно к вам благоволит; значит, вам больше и желать нечего.

На это Мишель не замедлил ответить очень глупо, что ему дела нет до Платона, и что вовсе не в том дело, чтобы Платон… Пётр Александрович явился вовремя, чтобы выпутать его из затруднительной фразы и повёл к шахматному столику.

Игра в шахматы продолжалась иногда целый вечер. Муранов до крайности любил это занятие и играл очень хорошо, распевая во всё время тоненьким голоском чувствительные романсы, преимущественно «Скинь мантилью, ангел милый» [20] и «Не искушай меня без нужды» [21]. Случалось иногда, что, позабыв о своём будто бы болезненном состоянии, он увлекался за обедом и до того наедался, что не мог играть в шахматы и сладко спал в кресле. Тогда Мишель блаженствовал: он разговаривал с Сонечкой или, лучше сказать, слушал её рассказы, так как сам он ужасно глупел в её присутствии и просто не находил слов. Иногда им мешала Прасковья Александровна, пускавшаяся в бесконечные конфиденции о том, как вся молодёжь московского полка повлюблялась в неё на одном бале, как барон Пельц не мог без неё жить, а его кузина — ужасная дура, и проч. Её рассказы сильно надоедали Мишелю, а главное мешали вполне наслаждаться присутствием Сонечки. Сколько бы он ни видел её, сколько бы ни говорил с нею, ему всё казалось мало: весь интерес его жизни сосредоточился на ней. Домой он заходил главное для того, чтобы поговорить о ней с Зиной. Познакомить их ему не удалось: они встретились однажды на танцевальном вечере, но обошлись друг с другом так церемонно и сухо, что каждая осталась недовольна. Зина объявила брату, что «его Сонечка» очень хорошенькая, но страшно надменная, и наверно холодная кокетка; а Сонечка нашла, что Зина должно быть совсем пустая, легкомысленная девочка. Мишель сначала огорчился, но вскоре позабыл об этом, так как ни о чём не думал, кроме того, чтобы завтра пойти к Мурановым, и это «завтра» повторялось каждый день.