Не суди по оперению

Она говорила ему, что мы сделаны из звездной пыли. Жизнь зародилась после взрыва светил, остатки которых наполнили Землю. Превратиться ли Максин в звезду? В звезду, которая, умерев, вернется на Землю, чтобы дать начало новой жизни? Нет, она не умрет совсем, она возродится. Частица ее прилетит обратно на нашу планету. И она станет бессмертной. Как бы ему хотелось в это верить!

Когда врач спросил его, какие лекарства принимает Максин, он не знал, что ответить. Тогда доктор предложил ему посмотреть, что у нее в сумке. Алекс поначалу не решался. Некрасиво копаться в чужих вещах, особенно если их хозяева лежат в больнице.

И потом, рыться в сумке Максин – это поступать так, как будто она уже умерла. Как будто он, Алекс, падальщик или кладбищенский вор. Он знал, что сумка единственное, что у нее оставалось, и что в ней она хранила все самое для себя драгоценное. Но он вынужден был преодолеть свою щепетильность, поскольку требовалось узнать, чем она лечилась.

Алекс осторожно запустил руку в огромный вещмешок. Нащупал пистолет-зажигалку, toortsog, мигалку. С каждой вещью было связано какое-то воспоминание, это и трогало его, и причиняло боль. Это и называется меланхолия – теплое воспоминание, от которого становится грустно на душе. Поединок между счастьем от того, что тебе выпало прекрасное мгновение, и грустью из-за того, что оно прошло. Больнее всего было понимать, что они уже никогда больше не смогут пережить вместе подобный опыт. Эта непреложная истина ужасала. Как выяснялось, неуверенность была не всегда плоха.

Он продолжал исследовать сумку, как вдруг его рука нащупала бумажник. Он достал его с таким трепетом, как будто это была священная реликвия. Ему казалось, что он вторгается в святая святых больной. Интересно, испытывал ли то же самое Говард Картер[59], когда первым проник в гробницу Тутанхамона?

Алекс нехотя отогнул клапан бумажника, чтобы посмотреть, нет ли внутри каких-то медицинских инструкций. Зная Максин, он был почти готов увидеть там какие-нибудь указания следующего содержания: «Если вы найдете этот бумажник, позвоните мне. Если вы найдете этот бумажник на мне после моего приступа, прикончите меня». Но никаких записок там не было, одни визитки – ресторанов, такси, слесарей, спортзалов, банкиров, трубочистов… Она говорила правду, утверждая, что их коллекционирует. Две были особенные. Клиника в Брюсселе и дом престарелых. Должен ли он туда позвонить? Должен ли сообщить в полицию?

Алекс наврал врачу, что он внук Максин. Иначе ему бы не разрешили остаться с ней. Нужно ли ему предупредить в брюссельской клинике, что Максин не сможет оплатить свой визит? Надо ли звонить в дом престарелых, чтобы сказать, где Максин? Должен ли он позвонить Марти и рассказать, в каком она состоянии?

Она никогда не попадал в подобную ситуацию. Что делать, он не знал, а единственный человек, который мог бы ему помочь, лежал в больничной палате.

Он тысячу раз предпочел бы, чтобы вместо нее оказался он. Если бы мог поменяться местами с Максин, то не задумываясь сделал бы это. Он не ценил свою жизнь, тяготился ею, тогда как она всегда находила в ней вкус и дорожила каждым мгновением. Так что он спокойно бы ее отдал, чтобы спасти Максин. К сожалению, мир устроен не так просто. И не справедливо.

Его пальцы коснулись твердого потрепанного края старой черно-белой фотографии. Он увидел молодого светловолосого человека в военной форме с винтовкой Лебеля на плече. Его поза и костюм выглядели внушительно, хотя в глазах и сквозила ирония. Он выглядел счастливым, но понимающим, что все скоро закончится. Алекс заглянул на обратную сторону снимка и прочитал сделанную красивым подчерком с нажимом на стволе букв и завитками надпись, которая въелась в бумагу: «Леонар. 1940. До встречи на небесах».

Алекс невольно попал под обаяние молодого солдата. Он задумался, какой была бы у них с Максин жизнь, если бы он вернулся с фронта. Был бы он хорошим мужем? Была бы она с ним счастлива? Стал бы он хорошим отцом? Жили бы они с дочкой в милом деревенском домике?

Его трагическая смерть сломала судьбы его жены и дочери. Он был первой фишкой в цепи домино, повалившей остальные.

Вторая фотография была аккуратно сложена. Она выцвела, и стала светло-оранжевая. На ней можно было видеть мужчину лет примерно сорока, в костюме из коричневого твида. Ироничная улыбка оживляла его лицо. Увидев его, Алекс тут же понял, чем он очаровал Максин. Он выглядел как надежный и безмятежный человек, который либо владел истиной, не ведомой остальным, либо догадался, что истину обнаружить нельзя. Алекс почувствовал невероятную признательность этому человеку, сумевшему поддержать Максин в ее горе.

Внезапно ему стало не по себе. Он не имел никакого права так копаться в прошлом старой дамы. Он не был ее родственником, и ничто не могло оправдать его бесцеремонного вмешательства. Он совал нос не в свои дела, не в свою жизнь.