(не)свобода

– Хорошо. Свидетель, как вы объясните, что 26 марта задержали в 15:30 протестующего на Пушкинской площади – и в это же время другого участника митинга, но на выходе со станции метро «Белорусская»?

Повисла тишина. Самедов замер с открытым ртом. Журналисты, проглотив паузу, бодро застрекотали клавиатурами.

Марина снова попыталась вернуть процесс в свои руки.

– Мы не рассматриваем дело о митинге 26 марта, – с напором сказала она. – Давайте вопрос по существу, или…

– Вы совершенно правы, ваша честь, – оборвала ее Муравицкая. – Но как мы можем доверять свидетелю, если он совершил подлог в служебных документах? Если не владеет навыками билокации, конечно, но, кажется, этому курсантов в МВД не учат…

В зале кто-то засмеялся.

– Может, его 21 января даже и на митинге не было? О чем и речь, ваша честь: я вообще сомневаюсь в том, что свидетель знает, кто такой мой подзащитный, и есть основания полагать, что он видит его сегодня – впервые. Если позволите приобщить копии рапортов от 26 марта к материалам дела…

– Ваша честь, я возражаю, – поднялась Грызлова, слегка усмехнувшись. – Этот спектакль, который мы сейчас с вами наблюдали, – с обвинениями, с разоблачениями…

– Не позволю, – ледяным тоном ответила Марина, пожалев, что какая-нибудь таинственная болезнь не пригвоздила ее к кровати в этот проклятый день. – Еще ходатайства есть?

Муравицкая насмешливо смотрела на нее.

В конце допроса Самедов неожиданно для всех – даже для самого себя, наверное, – попросил отнестись к Шпаку снисходительно.

– Да он выпивший был, наверно. С кем не бывает.

Марина ничего не ответила, только кивнула.

Потом Багришин с молчаливого согласия Муравицкой и самого Шпака ходатайствовал о приобщении к материалам дела справок и характеристик подсудимого: с места работы, с места жительства (управдом расписался галочками, словно неграмотный), справку о хроническом заболевании – рак прямой кишки, как указал врач убористым почерком.

Марина посмотрела на прижавшегося к стенке «аквариума» Шпака, и сейчас ей вдруг показалось, что он как-то скукожился, сдулся в тонко нарисованную запятую, и ей вдруг стало очень понятно, почему Шпак всегда сидел, сцепив руки в районе живота.

Полгода в СИЗО, рак второй стадии. Он вообще не должен был быть в СИЗО с таким диагнозом. Ходатайствовали наверняка о переводе в больницу – да, вот ходатайство, – но никто их не услышал.

Телефон завибрировал так резко, что Марина едва его не выронила опять. Положила перед собой так, чтобы казалось, будто она пролистывает документы.

Мам, тут гроза, я боюсь. Вы с папой не договорились?

Это на западе. Тут пока просто ветрено и облачно. Вроде большой мальчик, а всё еще боится грозы. Егор говорил, что они его избаловали. А вот Марине казалось, что наоборот.

Телефон легонько стукнулся о крышку стола. Осторожно подняла глаза – но никто, кажется, не заметил: зная, что ходатайство с документами – самая неинтересная часть заседания, журналисты дружно сидели в соцсетях. Кроме, конечно, одного: Руцкого, всё так же задумчиво глядевшего куда-то в пустоту и сжимавшего в руке диктофон с зажженной красной лампочкой.

«Может, он и не журналист вовсе? – подумала Марина, лихорадочно набирая сообщение сыну – придется ему поехать сегодня на метро. – С другой стороны, как он разрешение на съемку тогда получил?»

Марина дописала сообщение и отложила телефон, пообещав себе в ближайшие десять минут в руки его не брать.

– Суд постановил удовлетворить ходатайство стороны защиты и приобщить справки к материалам дела.

Она сложила справки аккуратной стопочкой и отложила в сторону, чтобы стол принял хоть какое-то подобие порядка.

Багришин воспользовался паузой и ходатайствовал о вызове свидетелей – матери и дочери Шпака. В ответ на вопрос Марины, есть ли у обвинения что возразить, Метлицкий, который пребывал в мундире и полудреме, неожиданно вскочил и воскликнул:

– Ваша честь, я возражаю!

«Вот его нисколько не смущает скукожившийся в “аквариуме” человек», – подумала Марина. И тут же одернула себя: а что, собственно, ее он смущает?

– Ваша честь, нет никакой необходимости вызывать дополнительно свидетелей, чтобы тратить и без того драгоценное время уважаемого суда на характеристики, которые и так уже содержатся в материалах дела.

Марине показалось, что скороговорку Метлицкого разобрала только она – и то благодаря давнему знакомству. Впрочем, по лицу адвоката Муравицкой было понятно, что́ она думала и про прокурора, и про его возражения, и про весь этот суд. Ее суд.

Шпак тем временем ёрзал на скамье и косился на дверь. За полгода в СИЗО ему едва ли разрешали видеться с родными часто – и, скорее всего, не разрешили свидания даже после того, как он дал признательные показания.

В конце концов, разве велика разница между ее желанием отыскать запутавшегося где-то в Сети Егора и желанием Шпака в последний раз перед колонией увидеть своих мать и дочь?

Отложенный в сторону телефон завибрировал снова.

Мама, что с папой? мне стремно что-то