Не только апельсины

Утром, в день моей операции, медсестры и нянечки улыбались и снова поправляли мне постель, и возводили из апельсинов симметричную башню. Две волосатые руки подняли меня и привязали ремнями к холодной каталке. Заскрипели колесики. Мужчина, который толкал каталку, шел слишком быстро. Коридоры, двойные двери и две пары глаз, смотрящих на меня поверх плотных белых масок. Какая-то медсестра держала меня за руку, пока кто-то еще пристраивал мне на рот и нос дыхательную маску. Я вдохнула и увидела огромную череду людей, катающихся на водных лыжах, – они куда-то падали и не возвращались. А после я вообще ничего не видела.

– Желе, Дженет.

Я знала, просто знала, что умерла и ангелы предлагают мне желе. Я открыла глаза, ожидая увидеть пару крыльев.

– Ну же, поешь, – понукал голос.

– Ты ангел? – с надеждой спросила я.

– Не совсем. Я врач. А вот она сущий ангел. Правда же ты ангел, нянечка?

Ангел покраснела.

– Я слышу, – сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Ешь свое желе, – велела нянечка.

Я до конца недели могла бы прозябать в палате, если бы Элси не выяснила, где я, и не начала меня навещать. Я знала, что до выходных мама прийти не сможет, так как ждет водопроводчика, – он должен был проверить прокладки. Элси приходила каждый день и рассказывала мне всякие шутки, чтобы меня развеселить, и истории, чтобы я чувствовала себя лучше. Она говорила, что истории помогают понимать мир. Когда мне стало лучше, она пообещала научить меня азам нумерологии, чтобы я помогала ей с подсчетами. Меня охватил восторг, ведь я знала, что мама нумерологию не одобряет. Она говорила, что вера в нумерологию граничит с безумием.

– Ну и пусть, – сказала Элси. – Зато это работает.

Итак, мы отлично проводили время вдвоем, планируя, что будем делать, когда я поправлюсь.

– Сколько тебе лет, Элси? – поинтересовалась я.

– Я Великую войну помню, а больше ни словечка от меня не услышишь.

Потом она стала рассказывать, как водила машину «Скорой помощи» без тормозов.

Под конец моего пребывания в больнице мама довольно часто ко мне приходила, хотя в церкви была горячая пора. Как раз планировали Рождественскую евангелизационную кампанию. Когда мама не могла прийти сама, она присылала папу – обычно с письмом и парой апельсинов.

– Единственный фрукт, – всегда говорила она.

Фруктовый салат, фруктовый пирог, фрукты в креме, фруктовый пунш. Дьявольский плод, плод страсти, гнилой плод, плоды духа, плоды воскресенья.

Апельсины – единственный фрукт. Положенная мне маленькая мусорная корзинка заполнялась шкурками, и нянечки выбрасывали их с недовольным видом. Я прятала шкурки под подушки, и нянечки ругались или вздыхали.

Мы с Элси Норрис каждый день съедали по апельсину – пополам. Зубов у Элси не было, поэтому она высасывала сок и перетирала деснами цедру. Я свои дольки глотала, как устриц, заталкивая подальше в горло. Окружающие всегда на нас пялились, но нам было все равно.

Когда Элси Норрис не читала Библию и не рассказывала истории, она погружалась в мир поэзии и поэтов. Она много всего мне рассказывала о Суинберне[17] и его бедах, о том, как страдал от непонимания Уильям Блейк.

– Чудаков никто не воспринимает всерьез, – любила говорить она.

Когда мне было грустно, она читала «Базар гоблинов» одной женщины по имени Кристина Россетти[18], которой один друг как-то подарил замаринованную мышку в банке.

Но больше всего Элси любила Уильяма Батлера Йейтса[19]. Йейтс, говаривала она, знал, как важны числа и как сильно меняет мир воображение.

– То, что выглядит как одна вещь, вполне может быть другой, – говорила она, и я вспоминала про мое иглу из апельсиновых шкурок.

– Если достаточно долго о чем-то думать, – объясняла Элси, – это скорее всего случится. – Она стучала себя по голове. – Все в нашем разуме.

Моя мама верила, что если достаточно долго о чем-то молиться, это случится. Я спросила у Элси, а не одно ли это и то же.

– Бог во всем, – задумчиво ответила она, – поэтому все и всегда одно и то же.

У меня было подозрение, что мама с этим не согласилась бы, но ее с нами не было, а потому это не имело значения.

Мы с Элси играли в настольную игру лудо и в виселицу. Перед уходом она всегда читала мне какое-нибудь стихотворение. В одном были такие строчки:

Все гибнет – творенье и мастерство,
Но мастер весел, пока творит[20]

.

Вот это я понимала, потому что неделями трудилась над своим иглу из апельсиновых корок. Какие-то дни оборачивались великим разочарованием, какие-то – почти триумфом. Это был подвиг равновесия и видения. Элси всегда меня поощряла, говорила, что не нужно обращать внимания на нянечек и медсестер.

– Из пластилина было бы проще, – посетовала я однажды.

– Но не так интересно.

К тому времени, когда меня наконец выписали из больницы, ко мне вернулись слух и – благодаря Элси – уверенность в себе.

Мне на несколько дней пришлось поехать жить к Элси, до возвращения мамы из Уигана, где она проводила аудит Общества заблудших.