Не только детектив

– Саша, – медленно сказал я, как в бреду, – а как же – осень? лес? эти закаты?.. Горы, море? Друзья, рестораны, шампанское? Девушки, карты?.. А Натали? – Вдруг я представил его, играющего с маленьким сыном – как тот дергает его за волосы и смеется, – и заплакал.

Я плакал и не стеснялся его. Потом закрыл глаза ладонью.

Когда я отплакался и мне стало легче, он спокойно сказал:

– Когда не слышат – тяжелее…

Молчали, потом я спросил:

– Дай закурить.

Мы как-то сблизились за эти часы.

Он перекинул мне «Винстон» и зажигалку. Сказал:

– Тебе все равно никто не поверит. Пусть это будет легендой. Легендой о втором пришествии. От нее будет больше пользы, уверяю тебя… Да и потом – кто сказал, что наверняка что-то случится? Ведь это ж только предчувствия. Мистика, чепуха…

Мы долго молчали. Потом он посмотрел на часы и сказал:

– Пора. Скоро девять. Я задержал тебя.

– Подожди. Еще пара вопросов.

– Слушаю тебя.

– Скажи, тогда в Михайловском, когда ты узнал, что заговор раскрылся, ты правда сжег свои записки?

– Да. Я очень испугался.

– А этот перстень? – Я указал взглядом на его руку. – Он что, тот самый? Как он попал к тебе?

– О, это романтическая история, – улыбнулся он. – Если помнишь, после меня им владел Жуковский, потом передал Тургеневу. Так сказать, эстафетная палочка лидеров русской литературы. Тот думал отдать перстень Льву Толстому, но почему-то в конце концов передал его в Пушкинский дом. В семнадцатом году, в марте, в неразберихе революции, его вроде бы украли. На самом же деле ограбление было инсценировано нашими поэтами – не буду называть их имена, они слишком хорошо известны. Не суди их: поэты – прозорливые люди, они раньше всех поняли, что пушкинскому перстню лучше передаваться тайно. Представляешь, сколько слез и даже крови пролилось бы, если бы его присуждали гласно, по решению Союза писателей?.. Тогда, в семнадцатом году, поэты единогласно вручили перстень Блоку. Потом им владела Цветаева, потом Есенин. Тот, перед тем как в последний раз уехать в Ленинград, передал Маяковскому…

– Они ж терпеть друг друга не могли!

– Это внешнее. Поэт лучше всех знает, чего стоит он сам, чего стоят другие. Маяковский в марте тридцатого вручил перстень Мандельштаму – тоже вроде бы парадокс, да? – тот, перед самым своим исчезновением, – Ахматовой… Потом он был у Пастернака, Твардовского… Мне в восьмидесятом подарил его Высоцкий… Ну, пошли?

– Иди, – сказал я. – Я задержусь еще.

На прощание мы обнялись.

По темному коридору я проводил его до лифта. Молчали. Когда пришла кабина, он крепко стиснул мне руку. Потом, за секунду до того, как двери закрылись, улыбнулся мне из ярко освещенной кабины и весело помахал рукой.

Когда кабина ушла вниз, я подумал: сколько ему сейчас лет? Посчитал – и бросился вниз через две ступеньки. У него же сейчас – Болдинская осень!

На четвертом этаже я споткнулся, понял, что не догоню, и медленно пошел вверх.

Больше А. С. Пушкина я никогда не видел.

…Естественно, я рассказал об этой встрече – но не публично и не всем подряд, а только самым близким и доверенным друзьям.

И, как ни странно, почти все мне верили. Многие отшучивались, вышучивали, язвили. Такая была тогда манера в наших кругах: ничего всерьез.

Но более всего из всех мне понравился комментарий журналиста, умника и циника, Анатолия Яковлевича О.

Он сказал в ответ на мою подробную историю о загадочном визите:

– Вот же крепка советская власть! Даже самого Пушкина Александра Сергеича писать отучила!

1987, 2019

Мальчики

Я лежал на пляже, прикрыв лицо газетой, ни о чем не думал и чувствовал, что мое тело покрывается от солнца как бы жаркой тонкой корочкой.

Терпко пахло водорослями. Ощущалась близость моря.

Сзади расположилась компания молодых ребят, мальчиков. Я не видел их, а только слышал их голоса: они говорили, по-южному «хэкая» и растягивая слова.

– Гляньте, гляньте: вон какая тетка идет.

– Что это она его тащит?

– Тяжелый какой!

Мое лицо было закрыто газетой, и я не видел ни тетки, ни того, что она тащила, и я так и не узнал, что это было: мешок, или арбуз, или ребенок…

– Время: десять минут третьего, – объявил один из мальчишек.

– Та прям! – запротестовал другой.

– Спорим?

Потом они, очевидно, заглянули в мои часы, и кто-то сказал:

– Действительно.

– Немного посохнем и домой пойдем.

– У меня все плавки мокрые.

– А то у меня не мокрые. Вон у Кента тоже мокрые.

Они помолчали.

– До той стороны бухты ты б запросто доплыл, – сказал один из них и добавил, привычно и неазартно, – спорим?

– Доплыл бы, – охотно согласился другой.

– И я б доплыл… Спорим?

– Доплыл, – так же охотно согласился второй.

– Так ведь пограничники! Они ж сразу засекут! И с мола, и с водной, – горячо вступил третий, как будто смысл слов первых двух и не был таков: вот мы доплыли, но увидят пограничники…

– А можно шапочку синюю сделать – под цвет воды…

– Ну! Или белую, барашковую.

– Сам ты барашковый.

Мальчишки загорелись. Стали фантазировать и спорить.

– Все равно видно: руками будешь махать.

– А можно брассом, – горячо сказал первый. Ему жалко было свою идею про шапочку.