Не только Евтушенко

…Впечатление от этой книги сильное. Автор нежных дымчатых рассказов, получив в документальном материале свободу делового взгляда на мир, проникает в суть – от пейзажных до социальных – явлений, нащупывая в них определяющие признаки.

Казаков создает вещи как бы заново. С каждой новой осознанной им центральной приметой вещи добавляются все новые пласты отвоеванного словом мира. Этот прозаик имеет право на декларацию о мужестве писателя, вошедшую в «Северный дневник» и звучащую как полновесный итог всей его книги.

«Новый мир», № 7, 1974. В сокращении

Не по юбилейному поводу. Евтушенко – у нас, и мы – у него

Столько уже раз Евгению Евтушенко довелось юбилярствовать – несчетно! – а его фанаты, зоилы, читатели-почитатели и читатели-хулители, да просто современники аж упарились его пиарить (поэт-легенда, в России больше, чем поэт, эолова арфа, официозный диссидент, глас народа, кумир нации, гражданин мира), что нынче, в 80-летний юбилей, мне вдруг сильно приспичило – и Женю самого и его баснословные года – споловинить и вспомнить Евтушенко сорокалетним шестидесятником, каким я его знала и любила, когда он устоялся и состоялся как поэт, как муж, как гражданин, как личность – хоть снимай с него мерку под памятник!

В начале был Коктебель…

1969 год! Тогда весной я впервые оказалась в Коктебеле. Воздержусь от впечатлений, хотя сама дорога до поселка Планерское, вся в мелких желтых маках (я знала только красные и крупные – см. балет «Красный мак»), свежем полынном духе и дымчатой сиренизне далеких гор была изумительно прекрасна. Да и сам воздух – легкий, цветущий крымской весной, воистину животворный – впрочем, закругляюсь на общем месте.

В первый же день в Доме творчества Володя Соловьев, который обитался там уже недели две, познакомил меня с Женей Евтушенко, а я в ответ – что-то несуразное и насмешливое: мол, это и есть тот самый знаменитый русский поэт Евтушенко, – Женя обиделся, а зря. Я съязвила от робости, но сейчас, через бездну лет, я стыжусь своего невольного подкола: пренебрежительное и даже уничижительное отношение к знаменитому Евтушенко стало тогда и позднее в интеллигентских кругах трюизмом, своего рода, если хотите, травлей. Можно даже так сказать: поэт был подвергнут остракизму коллег по литературе и бывших своих поклонников. Я не буду здесь разбираться в причинах – справедливых и огульных – такого выборочного отрицания недавнего «кумира нации». Скажу только, что всесоюзная популярность и мировая слава Евтушенко не давали многим, очень многим его коллегам покоя. Он – подлинно гражданский поэт в традициях Некрасова. Самый знаменитый русский поэт за всю нашу историю. Ни у Пушкина, ни у Лермонтова, ни даже у Некрасова и Блока, естественно, не было такой всероссийской, а также мировой славы после публикации «Бабьего Яра».

Борис Слуцкий, с которым мы тоже подружились в Коктебеле и к мнению которого все прислушивались, по поводу стихов Евтушенко сказал, что «быть в моде у огромного народа как минимум двадцать лет – не шутка, и кто знает, а вдруг это не мода, а любовь». Вы скажете, смешно защищать такого знаменитого поэта. А по-моему, так насущно потребно. Вокруг него горы вранья и злобы, издевок и даже прямых обвинений. А человек он не только дружелюбный, неизменно доброжелательный, восторженный к людям, но и просто очень щедрый и добрый. Да, добрый. Большая редкость у поэтов. Оттого так легко раним и болезненно уязвим для нападок, к стихам отношения часто не имеющим.

Что касается стихов, на днях я раскрыла его книжку, надписанную нам «с чувством братской нежности и любви», и уже в первом «сибирском» стихе нашла несколько наблюдательных изысков, которые одобрил бы и сам суперразборчивый Набоков: «Брусника стелется и млеет, красно светясь по сосняку. У каждой пятнышко белеет там, где лежала на боку». А таких прекрасных стихов у Евтушенко наберется немало. Только не надо его сравнивать с корифеями русской поэзии. Он – сам по себе. Евгений Евтушенко. Отличный поэт и абсолютно незаурядный человек. Вот о нем-то я и рассказываю.

Дорогие мои москвичи