Не только Евтушенко

Двойная ошибка – не взять тебя, когда ты уже была к этому готова и исходила желанием и влагой, а, взяв, наконец, думать только о себе, но на первых порах это совпадало, а годы спустя, достигая оргазма – буря и натиск! – я мгновенно проваливался в сон. Да, это было потом, пару лет спустя, а когда мы наконец дорвались друг до друга, я не успевал кончить, как мой член опять вставал у тебя внутри, и я начинал по-новому. Трахались, не переставая, часами, ты уходила от меня под утро, я отвозил тебя на такси домой, а возвратившись, занимался онанизмом. А ты? От беспрерывного трения я натирал на головке члена мозоль, он становился одеревенелым, я не чувствовал ни тебя, ни себя, но продолжал как заводной. Так мы открыли перпетуум-мобиле, вечный двигатель, ваньку-встаньку. А потом, когда ты родила, и, оставив беби моим предкам, сами махнули на юг, у нас тоже было по несколько сессий в день, одна днем, в жару, после сытного обеда, который нам готовила хозяйка из дефицитных продуктов, добытых нами же в Судаке, куда мы ездили раз в неделю: страсть, секс, оргазм, блаженство, и потом отваливал от тебя в нирвану малой смерти, а ты, не догнав меня, понапрасну возбужденная и недоуестествленная, уходила одна на море. «Я кончился, а ты жива» – или у Пастернака не об этом? Ничего этого я не знал, не подозревал даже, пока ты недавно, после стольких лет, сама не пожаловалась мне на меня – это было на Черном море, в Новом свете, под или над Судаком, там был винный завод, и рабочие нелегально продавали сырец, к их цистерне выстраивалась очередь с бидонами и бутылями, все приходили со своей тарой, и молодое вино нас еще больше возбуждало.

Ты и с ним пила молодое вино на берегу того же моря, хоть и в другом географическом пункте, вино кружило тебе голову, солнце разогревало кровь, похоть отключала все тормоза плюс, скажем так, курортная вседозволенность, хоть ты и была не на курорте: «о тебе и думать не могла, он сказал, что хочет от меня мальчика, а теперь не могу жить от отвращения к себе» – зачем ты написала мне это?

– Почему он предлагал нае*ать тебе мальчика? – спрашиваю тебя напрямик.

– Что ты городишь! Во-первых, он сказал не «нае*ать тебе мальчика», а «хочу от тебя мальчика».

– Это когда он тебя трахал?

– Да не трахал он меня!

– Всех трахал, перетрахал всех окрест, студенток и туземок, включая меня – виртуально, а от тебя платонически хотел мальчика? Ври, да не завирайся! Ты, что, исключение?

– Да, я – исключение. И ты всегда это знал, а сейчас позабыл, – жалишься ты.

– С днем святого Валентина, мое исключение!

– При чем здесь я? Это же он хотел мальчика, а не я. Я и думать об этом не могла. Вспомни, как мы с тобой предохранялись, в какое впадали отчаяние, если у меня была задержка. С ума сходили.

– Это ты сама хотела от него мальчика. В подсознанке.

– Что ты мелешь? Опять твой клятый Фрейд! Как я могла хотеть мальчика, когда потом с тобой так боялась забеременеть? Не могла я хотеть ни мальчика, ни девочку, даже если бы хотела его!

– Вот и проговорилась, что хотела его!

– Что ты от меня теперь хочешь? Соврать мне, что ли, ради тебя?

– Ты не могла думать обо мне? – спрашиваю я теперь.

– Но мы ведь не были женаты, – говоришь ты, затягивая меня еще глубже в омут ревности.

– Он сказал, что хочет от тебя мальчика, когда снимал с тебя трусы? – спрашиваю сто лет спустя, вспоминая трогательную корочку в твоих трусиках под промежностью.

Спокойно:

– Он не снимал с меня трусы.

– Сама скинула?

– Как ты смеешь!

В твоем представлении дать снять с себя трусы – куда не шло, но не снять их самой! Я тебе верю: сама бы ты ни за что не сняла в первый раз трусики. Тут надо было усилие со стороны – на то он и опытный самец. Любимое выражение про застольного соседа: «Он меня спаивал», когда увожу тебя с какой-нибудь тусовки, у тебя ноги заплетаются. А вы пили тогда молодое вино – вот он и всадил свой член в твое ждущее, жаждущее, растленное мной влагалище, но продырявил мою девочку он, а не я. Это он пробил брешь в твоей девичьей защите, найдя в ней самое уязвимое место. Да и искать не надо – вы искали друг друга, и еще неизвестно, кто кого соблазнил и кто кого трахнул. Ты даже меня первой поцеловала тогда в новгородской гостинице, а спустя месяцы, не выдержав, сказала: «Можешь глубже», пока я осторожничал у входа: можешь, то есть должен.

Улица с двусторонним движением – по крайней мере, хотя баба по родильной своей природе хочет больше, чем мужик. Вот кто хотел мальчика, пусть бессознательно: ты, а не он. Я – тот самый пробник: молодой бычок, который обхаживает нее*анную телку, а потом его отгоняют и только тогда она дает быку-производителю, которого боялась. А бычок сходит с ума. Но я – особый пробник. Потому что после спаривания с заводским быком ты мне тоже дала, строя из себя целку и строишь до сих пор. Будь я посмелее и думай о себе, а не о тебе – и о тебе тоже! – мог быть первым.

– Я не была похотливой, – твердишь ты теперь.