Не только музыка к словам… Мемуары под гитару

И нахлынуло тогда на меня! Промозглый вечер за огромными окнами, завешанными плотными шторами, за ними шорох редких машин и осенний шум Таврического сада. Резкий и яркий свет софитов. Особый, до сих пор волнующий меня, запах красок, холстов, позванивание кистей о края стеклянных баночек и медовый вкус акварели. И шуршание карандашей, и тихий гул голосов. Может быть, в моей жизни это были самые теплые, самые незабываемые часы. Единственно, что меня тогда угнетало – собственная бездарность. Теперь я иногда думаю, что мне рановато было сидеть рядом со взрослыми людьми, слишком я был еще школьник. Сейчас бы, пожалуй, рисовать научился. Иной раз так руки чешутся – взяться за карандаш…

Благодарен я художественной школе безмерно! Мало того, что она стала основой моей будущей профессии, она вырвала меня из полу-уголовного мира окраины, из безысходности коммунального быта и школьной скуки.

Я все помню! Я всех помню! Помню и долговязого Сережу Довлатова. Он был меня старше и вокруг него всегда был кружок таких же остроумных, красивых и долговязых ребят. Это был замкнутый кружок. Ребята были начитаны, и как мне тогда казалось высокомерны. Сами того, не подозревая, они уже тогда создавали свой мир образов, который был противопоставлен железной логике умирающего имперского сталинского режима.

Может быть, я потому не научился рисовать, что слишком академичны были требования? (Однако, ведь только эти требования и давали школу, давали мастерство, которого так не хватает современному искусству, в том числе и прежде других, изобразительному.)

Сокрушая твердокаменный, стальной режим и стиль во всем, прежде всего в сознании, молодые люди, в том числе и Довлатов, противопоставляли ему мир абсурда, мир веселого хаоса. Это было смешно, интересно, привлекательно, ново… Но когда весь мир вокруг нас превратился в хаос и абсурд, я не могу читать книги тех, кто учился со мной вместе, и не могу видеть их живопись! Они победили, они сокрушили строй! В том числе и смешками, в том числе и своим эмоциональным неприятием его. Но что они дали взамен? Я имею в виду не режим, а художественный мир, – мир забавного хаоса, игры?…И только? Ничего.

Путь отрицания противопоказан искусству и мастеру. Мастер, подражая Богу, и в этом главное искушение, (потому слова и понятия «искус» и «искусство» от одного корня), призван создавать гармонию, они же создавали хаос. А это антиискусство. Анти – искусство, как анти – жизнь – смерть. (Черный квадрат Малевича – портрет смерти живописи.)

И еще мне казалось – жизни-то они не знают. А что такое знать жизнь? Наверное, видеть ее в подробностях, пребывать в ней, а главное переживать ее. Иначе, когда пишешь о чужом, о том, чего не перестрадал – обязательно наврешь. Начнешь с детали, а там и вся, казалось бы, гениально смонтированная, конструкция развалится. Особенно сложно с произведениями историческими.

В недавнем модном фильме интрига закручивается с того, что американец наполовину русского происхождения, курсант Вест- Поинта.( как же, других-то училищ в США нет!), в 1904 году отказывается, по идеологическим, принципиальным соображениям, снять противогаз. Ну, и далее по фильму. Все очень стройно, патриотично и патетично.

Вот беда! Первая противогазная маска изобретена после газовой атаки при Ипре в 1915 году. Молодой человек трое суток не снимает противогаз, (желающие могут повторить. Но не советую, – окажитесь в больнице), образца 1928-30 гг. Мелочь, конечно, но это маленькое допущение ломает всю конструкцию. И весь роскошный фильм разваливается, как торт из мороженого под солнцем. Нет в Америке, – конечно! Там – конечно! Там это прошло «на ура»! Но мы-то в России! И фильм про нас, хотя бы и сто лет назад. А мы – не такие, и никогда такими не были. Почитайте про юнкеров, самих юнкеров, так сказать, очевидцев – Куприна, например!

Ну да, это так – к слову. Однако, не случайно, к слову. Такие фильмы, такие книги пишут московские и питерские городские бывшие мальчики и деловые барышни из благополучных, сытых семей. Им кажется, что они пишут про Россию. Но Москва и Питер это не вся Россия, а в некоторых кварталах и совсем не Россия! Да и то, что они про эти столицы знают – тоже не Россия. А так, люди они, безусловно, талантливые. А главная беда – успешные. И тут им уже ничем не поможешь. Это – другая планета.

Меня окружали другие мальчишки, не такие, как в компании Давлатова, и они были моими друзьями. Правда, и они были старше меня, но не намного. На год, на два.

Самый талантливый – Курицын. В свои пятнадцать лет он так владел карандашом, что его наброски напоминали Серова, Репина, старую, чистяковскую школу рисунка. Но в средней школе он, как и положено, сверх одаренному художнику, был двоечником. По-моему школу он так и не кончил. Никуда не поступил. Говорили – спился. Судьба тысяч талантов.